Добровольцы

Путь разобран. Обратно нельзя. В паровозе нет воды. Обозы рысят к Геническу. Больше некуда.

Ветер гоняет по платформе снежную пыль. Такая хорошая вещь жизнь и так глупо… Голое поле. Ровное. Оврагов нет. Стогов нет. Изрубят. Повозки… повозки… рысью, галопом… перевернулась, под колесом человек… визжит, плачет.

Голова работает, ноги не ослабели. В животе холодно. Тошнит. Противно… противно… противно. Совсем этого не хочу. Ветер задирает на трупах рубашки. Надувает мягкие пузыри. Головы изрублены. Сукровица. Мороз. Мух не будет, а разденут наверное.

– Офицеры, снимайте погоны! Красные на станции.

Им хорошо. Сдержали коней. Рысят дальше. Фуражки голубые, золотой прибор. Одесские уланы. Револьвера никто не даст. Безнадежно. За вокзалом черный дым. Аэроплан низко. Бьет из пулемета. Конный… один, другой. Много конных. Полверсты. Три минуты. Небольше пяти. Летчики в безрукавках. Бегут. На шее круги колбасы. Придумали тоже.

– Погоны снимите!

– Идите к чертовой матери.

– Снимите! Других подводите.

Пришиты. Отпарывать долго. Все равно. Все равно.

В поле повозка. Стоит. Постромка запуталась. Только бы добежать. Руку в карман. У меня браунинг. Буду стрелять. Едем. Рысь, галоп, рысь, галоп. Двое казаков. Один постарше, другой молодой. Посмотрели на меня и ничего не сказали. Лошади в мыле. Еще не загнаны. Конница может налететь только сзади. Слева поле и никого там нет, справа Сиваш.

От сердца отлегло – очевидно, кавалерия грабила станцию и не шла пока дальше. Перешли в шаг. Еще несколько верст, и мы въезжаем за проволочные ограждения Геническа.

Ура, спасены! Давно я так не ценил жизнь, как бы она плоха ни была, как в этот момент. Донцы остановились. Я поблагодарил их и пошел пешком через мосты мимо бесконечной колонны обозов, спешивших на Арабатскую стрелку.

* * *

Сумерки. Отошел в сторону от скрипящей, ругающейся дороги. Будь что будет, а я хочу отдохнуть. Как хорошо, что можно сесть на замерзшую землю и больше никуда не идти. Над черным Сивашем белые языки пара. Пригибаются к воде, рвутся на куски, тают. Новые, новые… Мечи без рукояток, стены тростника. Кто-то матерится на дороге, визжат телеги, хлещут кнуты. Обоз никогда не перестанет идти. Безголовая змея. Мерзнет. Ругается. Ни земли, ни неба. Снег. А сидеть хорошо. Даже и ноги перестали мерзнуть.

– Земляк, а земляк!

– Дай ему хорошенько по шее.

– Подожди, может, мертвый…

– Извиняюсь, вы офицер? – Взяли под руки. Отрывают от земли.

– Ничего, ничего… я сам.

Четверо вольноопределяющихся-летчиков. По очереди несут мешок с салом и колбасой. Больше никаких вещей. Шинели остались в поезде. Кожаные безрукавки поверх гимнастерок и одна пара перчаток на всех. Надевает очередной мешконосец. Идем быстро. Начинаю чувствовать ноги. Кажется, не успел отморозить.

– Вы как на меня наткнулись, господа?

– Пошли оправиться, видим, кто-то лежит… Вы в нашем эшелоне ехали?

– Да. Не знаете, все успели уйти?

– Какой там… Вы же видели, что делалось. Наш завхоз чемоданчик с деньгами бросил. Семнадцать миллионов…

Арабатская стрелка, хутор Счастливцева. В хате жарко и накурено до синевы. Летчики поджарили сала, но от усталости я ничего не мог есть и, скрючившись, повалился около плиты. Лежал так несколько часов. В голове был какой-то кошмар. Нечаянно мне брызнули в лицо кипящим маслом, но не было сил переменить положение.

Опять идем по стрелке. Думали поспеть до утра. Шрапнель сигнала… Рвется совсем близко. В черном небе рассыпчатые звезды. Одна – две – три – четыре. Четыре вспышки, четыре звезды. Должно быть, буденновцы взяли Геническ. Обозы рысят. Темно, но на побелевшей земле дорога видна. Градусов пятнадцать мороза. Бесшинельные летчики хотят прибавить ходу. Прощаемся. Уходят в темноту. Почти бегут. Вероятно, никогда больше не встретимся. Не будь этих двух студентов и двух реалистов, я бы там и остался на берегу Сиваша.

Хутор Чокрак. Скоро утро. Надо все-таки поспать. Еще восемьдесят верст по морозу. Больше, кажется, жилья не будет. Заберусь в хату, и на сегодня хватит. Никакая конница ночью сюда не пойдет. Может быть, у нас есть пулеметы. Может быть, в Азовском море наши корабли. Вообще, спать и никаких… Снимаю сапоги. Даже не очень тесно. Можно вытянуть ноги. Обозники торопятся уехать подальше.

Как будто все в порядке. Ноги не распухли. Уши отморожены, но я их завяжу полотенцем. Вот есть хочется свирепо. Перед глазами нет-нет и черное пятно. То печка провалится, то в потолке дыра. Купить нечего. Съедено. Вообще нет. В прошлом году поговорил бы с хозяйкой иначе. Теперь нельзя. Посижу еще, напьюсь воды, и придется идти дальше.