Добролюбов: разночинец между духом и плотью

Но, обольщенные невежеством и ленью,
Татары самовольству предались,
И вдруг, покорствуя какому-то внушенью,
Все наутек из Крыма поднялись!..^{321}

Мудрое русское правительство, пишет Лилиеншвагер, не препятствовало переселению, хотя газеты сообщали, что власти запретили массовый выезд уже в сентябре 1860 года, опасаясь экономического кризиса в Крыму. По разным оценкам, Крым в тот год покинули около двухсот тысяч человек, переселяясь в Турцию, которая готова была принять единоверцев, реализовывая тем самым протекционистскую политику по отношению к мусульманским народам соседней империи и ослабляя ее^{322}.

Оканчивается сатира славословием русскому правительству, которое сумело изгнать «поклонников Пророка» из России, не прилагая для этого никаких усилий: «…русской доблестью страданья маронита / В Крыму давно отомщены!». Надевая маску патриота-русификатора, Добролюбов саркастически оценивает внутреннюю политику России, допускающую отток огромного числа населения вместо того, чтобы улучшить жизнь этнических меньшинств и тем самым сделать их союзниками империи, как пояснял критик в статье о русской политике на Кавказе. Сопоставляя турецкую агрессию против христиан в Сирии и переселение татар из Крыма, Добролюбов проводил очевидную аналогию между репрессивными стратегиями двух империй и их результатами.

Другим ярким примером политической сатиры Добролюбова стало стихотворение «В прусском вагоне», предназначавшееся для восьмого номера «Свистка» (вышел уже после смерти критика), но не пропущенное цензурой и опубликованное лишь в 1886 году в «Русской старине». Оно высмеивает патетическую риторику русофилов, выступавших в 1850-е годы против строительства в России железных дорог, якобы нерентабельных и противоречащих укладу русской жизни. Конечно же, речь идет о сгущении и доведении до абсурда патриотизма консерваторов, подчас отвергавших научные аргументы. Добролюбов противопоставляет традиционные представления о «русской воле» строгости железнодорожных рельсов, свернуть с которых невозможно:

Часом в час рассчитан
Путь его помильно…
Воля моя, воля!
Как ты здесь бессильна!

То ли дело с тройкой!
Мчусь, куда хочу я,
Без нужды, без цели
Землю полосуя.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но — увы! — уж скоро
Мертвая машина
Стянет и раздолье
Руси-исполина^{323}.

Далее пародист разворачивает типичную риторику якобы «особого духа» России, который должен проявиться даже в технической сфере — поездах и их двигателях:

Но не поддадимся
Мы слепой рутине:
Мы дадим дух жизни
И самой машине.

Не пойдет наш поезд,
Как идет немецкий:
То соскочит с рельсов
С силой молодецкой;

То обвалит насыпь,
То мосток продавит,
То на встречный поезд
Ухарски направит.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Верю: все машины
С русскою природой
Сами оживятся
Духом и свободой^{324}.

Понятно, что железная дорога уже тогда осознавалась как символ прогресса и движения истории. В таком контексте попытка изобрести «свой», русский ее аналог прочитывается как вариация на тему «особого пути» России, для которой не писаны законы европейского прогресса. Добролюбов едко иронизирует над этой иррациональной, хотя и привлекательной «домашней» идеей, давая понять, что «русский дух» железной дороги проявится в нарушениях расписания, плохом качестве полотна, небезопасности и дороговизне.

Многие стихотворения «Свистка» устроены сходным образом, но некоторые звучат злободневно и сегодня.

Глава четвертая НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ЖЕНИТЬБА

Лето 1858 года

Ошибочно думать, что журнальная деятельность полностью поглотила Добролюбова. Даже во время самого напряженного сотрудничества в «Современнике» (1858–1860) критик не оставлял попыток устроить личную жизнь. Необходимо вернуться в 1858 год, чтобы проследить кульминацию и развязку романа Добролюбова и Терезы Грюнвальд.

Конец 1857-го и первая половина 1858 года стали самым счастливым периодом их отношений. Увы, никаких документальных свидетельств об этом до нас не дошло — с одной стороны, потому что влюбленные жили вместе, с другой — потому что Добролюбов, до поры удовлетворенный подобием семейной жизни, никому не писал о своем счастье.