Добролюбов

Чувствовал он себя плохо. Целый год прошел в скитаниях по заграничным курортам, но никакого облегчения он не испытывал. В Одессе у него пошла горлом кровь, и доктор запретил ехать дальше, ибо дорога была слишком утомительна для больного. Но и одесская «страшная пыль, вошедшая в число интереснейших достопримечательностей» города, была для него очень вредна. Позднее Добролюбов так писал об этом: «…Каждый божий день вы чувствуете на себе оседание этого тонкого каменного слоя: тяжелая пыль, поднятая ветром, не может держаться на воздухе и падает дождем, частым и ровным… Я полагал, что уж хуже пыли ничего не может быть, но мои приятели уверяли меня, что грязь еще хуже. Она имеет там какое-то липкое и всасывающее свойство, так что улицы превращаются в топи…»

Разумеется, он не раз вспоминал там строки из «Онегина»:

В году недель пять-шесть Одесса,
По воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена…

«Неужели же нельзя вымостить прочным образом такой город?» — восклицал Добролюбов. «А вот теперь будут мостить», — отвечали ему одесские знакомые и принимались строить радужные фантазии относительно будущего благоустройства своих улиц. Однако он относился скептически к этим фантазиям: он предлагал собеседникам дочитать до конца пушкинское описание:

Но уж дробит каменья молот,
И скоро звонкой мостовой
Покроется спасенный город…

Скоро! Однако прошло уже 35 лет, а звонких мостовых не было и в помине. И оказывалось, что Пушкин описал начало тех же самых работ по благоустройству, на которые теперь все еще возлагали надежды жители южного города…

Прошло несколько дней. Добролюбов рвался домой. Несмотря на протесты доктора, считавшего немыслимой для больного поездку на лошадях, он все-таки покинул Одессу. Морем добрался он до Николаева, а оттуда на перекладных до Харькова. Дорога эта, по его собственным словам, была убийственная, но зато разнообразная: то вас трясет равномерно, вы подлаживаетесь к ухабам и начинаете в такт подскакивать, то вас так подбросит, что вы прикусываете язык.

Надо представить себе, что это значило — ехать на перекладных, то есть попросту в телеге, запряженной парой лошадей, меняющихся на каждой станции. В путевых заметках, написанных Добролюбовым по возвращении в Петербург, мы находим, например, такой эпизод из его путешествия: «Ехали мы вечером, часов в девять, пошел дождь; я спрашиваю [у ямщика], много ли до станции, и получаю в ответ, что вот только мосток переехать, а там сейчас и станция… Между тем дождь превратился в ливень; я снял шапку, обвернулся с головой в пальто и сижу. Слышу — остановились; я открываюсь, думая, что станция, но вообразите мое разочарование: мостик только что загородили для езды по случаю поправки!.. «Что же теперь делать?» — Да надо в гору объезжать… И проехал я версту в гору, под жесточайшим ливнем, в темноте, без всякого прикрытия. Приехал на станцию — все белье хоть выжми, зуб стучит об зуб, и всего лихорадка бьет… А не возроптал! — иронически прибавляет к своему рассказу Добролюбов. — Ибо знал, что поправка моста производится не для частной прихоти, но для общественного блага…»

А. Я. Панаева.

Титульный лист первого тома сочинений Н. А. Добролюбова (первое издание) и страница той же книги с посвящением Н. Г. Чернышевского А. Я. Панаевой

Письмо Добролюбова Н. Г. Чернышевскому из Одессы.

К починке мостов и дорог Добролюбов относился так же недоверчиво, как к строительству мостовых в Одессе.

Утомительное путешествие разнообразили дорожные встречи. На одной станции с Добролюбовым заговорил некий молодой барин, ехавший в своем экипаже, в сопровождении прилизанного мужчины, состоявшего при нем в «должности Расплюева». Узнав, что его собеседник едет в телеге, барин сказал «а-а!» и презрительно отвернулся. «Разумеется, этакой господин, — замечает Добролюбов, — …огражден своим воспитанием, настроением, Расплюевым и «челаэком» от всякой возможности видеть по дороге что-нибудь неприятное». Этот господин не замечал даже ухабов— так хороши были рессоры своего экипажа!

Добролюбов же видел по дороге немало неприятного, помимо ухабов и колдобин. Вот еще один из его рассказов. На пути между Полтавой и Харьковом он встретил труппу странствующих актеров, направлявшихся в Полтаву на ярмарку, и среди них неожиданно узнал своего младшего товарища по институту Л. Н. Самсонова, всегда отличавшегося страстью к театру. Оказалось, эта страсть была столь велика, что ради сцены он бросил вполне обеспечивавшую его должность в Харькове. Теперь же он горько жаловался на свою судьбу. Добролюбов услышал печальную повесть о его театральных злоключениях. «Целый мир грязи, подлостей, интриг, оскорблений и невидных, темных страданий открылся предо мною после разговора с товарищем», — писал Добролюбов.