Доброй смерти всем вам…

«Зачем упреждать смерть? Разве она будет постыднее, если постигнет нас по приказу другого? Здесь сам избыток несправедливости уничтожает позор. Мы можем спокойно оглянуться на нашу жизнь, спокойно умереть в ожидании приговора; наши истинные судьи — не в трибунале, перед которым мы предстанем, не в толпе, которая будет оскорблять нас. Чума опустошает Францию, она готова постигнуть и нас; по крайней мере, она убивает разом. Прибегать к самоубийству значило бы избавлять от ответственности неистовых людей, которые посылают нас на эшафот. Вспомним о тех, кто взошел на него раньше, и оставим такой же хороший пример тем, кто взойдет на него позже».

Впрочем, я не чувствовал себя в убытке. Мне удалось договориться кое с кем из стражей, что письма, которые узники напишут перед смертью, прежде чем их разошлют или, что куда вернее, уничтожат, попадут в мои руки, а уж я и мои родичи о них позаботятся. Не такие уж хлопоты, в самом деле.

И что я передам лично мадам Лавуазье непосредственно ей адресованное.

Казнь прошла тихо — революция нажралась крови и вдоволь напоила ей своих почитателей. Многие парижане узнали о происшествии из газет. Говорили потом, что интеллигентные люди, какими были все высшие сотрудники Откупа, вели себя образцово: на всех было затрачено немногим более получаса. Никогда ужасающий конвейер не работал так чётко и слаженно, как 8 мая 1794 года.

Впрочем, говорили, что перед смертью Антуана случилась небольшая задержка: хладнокровный, как всегда, учёный предложил Сансону провести совместный эксперимент, отдающий чёрной иронией. Настоящий завершить ему этому новому Архимеду, так и не удалось — не получил разрешения суда.

— Все спорят, живет ли голова отдельно от тела еще какое-то время, — сказал он. — Прошу вас, мсье Сансон, когда моя голова упадёт, посмотрите ей в глаза: если она подмигнёт — значит, ещё жива.

— В таком опыте нет нужды, — ответил палач. — Мне приходится каждую неделю менять корзину, в которую скатываются отрубленные головы, ибо они обгрызают её края…

Значило ли, что они испытывают нечто? В былое время Сансон не так уж редко спорил со своим другом Гильотеном, уверяя того, что боль в той части шеи. от которой отделено туловище, превосходит всякую меру. «Откуда у вас такие сведения? — отбивался от него доктор. — Это совершенно не подтверждается наукой».

Возможно, второй был прав, а первый, несмотря на свой шокирующий опыт, — нет. Я никак не мог улучить момент, чтобы впрыснуть кому-то из обречённых мой натурный опиат: правда, на всех бы и не хватило. Однако стоял я в первых рядах, там, где обыкновенно примащиваются люди, что держат наготове платки или собирают кровь казнённых в большие чаши. Никакой боли и никакого ужаса в чертах я не уловил. Впрочем, много позже писали, что подобный страх имеет природу не сколько физическую, сколько метафизическую — ибо лишь тогда, на самой грани, человеку открывается во всей глубине смысл жизни. Angst Хайдеггера. Киркьегоров Страх и Трепет. Философия святого Гильотена.

Нанёс визит молодой вдове я не сразу — её психика поверглась, как я мог понять, в состояние, близкое одновременно к оцепенению и гнилой горячке, так что зов разума никак не мог достичь её ушей. Тем более что около неё толпился самый разный народ, а мне — мне срочно требовалось разослать ту корреспонденцию, что обременяла собой мои руки и мысли. Кстати, говорилось потом, что от всего, написанного Андрианом, осталось одно письмо. Это значит, прежде всего, что адресаты, пылая благоразумием, поспешили избавиться от того, что являло собой угрозу их жизни. Невеликая беда: думаю, все они были написаны сходно.

За это время немалое, более чем двухмиллионное состояние Андриана было конфисковано, имущество богатого особняка — описано для будущего аукциона в пользу революционного государства, химическая лаборатория, лучшая не только во Франции, но наверняка с мире, — передана Конвенту. По счастью, за сохранностью приборов и реактивов следил тот самый Де Бертолле, что едва не взорвался вместе со старшим товарищем и его женой во время того самого порохового эксперимента.

Мари Анн удалось спасти кое-что из записей научного характера — в основном, выполненных её искусной рукой, — комнатку на самом верху дома, деревянную кровать с облупившейся краской, три дряхлых плетёных кресла и парные вазы севрской работы со слегка надколотым краем.

Эти усилия, как я и надеялся, помогли моей госпоже сохранить цельность либо восстановить её, частично утраченную, настолько, что она уже могла вполне выдержать знакомство с предсмертным посланием. И также — разговор со мной.

В самом деле, когда я, следуя приглашению лакея или кого-то в этом роде, вошёл в комнатку и поклонился как мог учтивей, юная вдова показалась мне почти спокойной. Люди действия, для которых оно — мощнейшее лекарство, хоть и не панацея, и солдаты, получившие шок от ранений, несовместимых с жизнью, выглядят примерно так же, как она.

— Как мне сказали, вы принесли мне кое-что от него?