Доброе дело

Зато не подвело моё предвидение — Шаболдин установил, что Василий Гуров вёл переписку с неким Ефремом Сальниковым, бывшим когда-то его дядькой, [1] а ныне исполнявшем те же обязанности при сыновьях Фёдора Захаровича. Сальникова Шаболдин, понятно, тоже допросил, заодно изъял и письма, у него хранившиеся. Сам я тех писем пока не видел, но Борис Григорьевич говорил, что ничего, указывающего на причастность Василия Гурова и того же Сальникова к отравлению, там не нашёл, хотя и отметил, что младший сын Захара Модестовича имел-таки представление о жизни в отцовском доме в своё отсутствие. Опять же, речь пока шла только о письмах Гурова к Сальникову, письма из дома хранились у Гурова в Киеве. Поручик пошёл приставу навстречу и передал ему записку для своего денщика с указанием выдать свои бумаги губному чину из Москвы, человека в Киев Шаболдин уже отправил, но доставят те письма приставу не сегодня и не завтра. Не будем забывать и то, что никакой уверенности в сохранении Гуровым-младшим и Сальниковым всей их переписки у нас нет и быть не может. Определённо, надо мне эти письма и самому прочитать, если Сальников рассказывал бывшему своему подопечному о событиях в доме, там, пожалуй, может найтись и что-то интересное, хотя, разумеется, никаких особо важных открытий я от этого чтения не ожидал. Нехорошо, скажете, читать чужие письма? Так я уже говорил вроде, в каком направлении идут приличия при розыске по убийству…

Николай и Елизавета Погореловы явились ко мне прямо с утра на следующий день после визита царевича Леонида. Варвара как раз только-только отбыла к своим родителям, которых уже пару седмиц не видела, я собирался туда завтра, так что получилось очень уж удачно. Велев проводить долгожданных посетителей в гостиную, я позволил себе чуть более пяти минут продержать их в ожидании и по истечении названного срока вышел к ним.

— Отец велел Елизавете рассказать вам, — младший Погорелов держался слишком уж важно для своего всё ещё неопределённого положения. Ему бы радоваться, что губные позволили покинуть на время дом, а он тут строит из себя надзирателя за сестрой. Ну, это недолго и поправить…

— Отрадно слышать, — отвесил я девице лёгкий поклон. Именно ей, как бы полуотвернувшись от её брата. — Присутствие Николая Матвеевича при нашей беседе вас, Елизавета Матвеевна, тяготить не будет?

Означенный брат чуть не разинул рот от этакого афронта. Ну да, здесь ему не тут, как говорили в моей прошлой жизни.

— Н-нет, — говорить при брате ей явно не особо и хотелось, но и нарушить инструкции, коими её наверняка снабдили дома перед походом ко мне, она не решалась.

— Что же, присаживайтесь, — я пододвинул барышне кресло на колёсиках. — И вы тоже, — её брату я просто указал на другое. — Итак, — я уселся сам, чтобы видеть обоих, — я вас слушаю.

— Я несколько раз вынуждена была отказываться от приглашений подруг сходить вместе в кофейню, — вымученно призналась Елизавета, как бы ненароком обходя вопрос о денежных затруднениях семьи, — и когда Ольга предложила мне пари на двадцать пять рублей, что я не смогу изобразить Ангелину… Павловну, — запнувшись, она всё же поименовала бывшую актрису по отчеству, — я согласилась.

— Пари? — удивился я.

— Да, пари, — подтвердила Елизавета. — Ольга сказала мне, что у Николаши роман с Ангелиной, — ага, на сей раз просто «с Ангелиной», — я ей не поверила, она предложила мне убедиться самой, но для этого я должна была бы изобразить Ангелину, а Ольга сомневалась, что я смогу. Вот мы с ней и поспорили на четвертной.

— И в чём заключалась суть вашего спора? — спросил я, примерно уже представляя, что именно услышу в ответ.

— Я должна была взять шлафрок Ангелины, надеть его и сделать вид, будто выхожу из спальни Захара Модестовича, — опустив глаза, рассказывала Елизавета. — Потом пройти в спальню к Ангелине, чтобы меня видел брат, закрыть дверь на защёлку и ждать, пока Николаша уйдёт.

— Елизавета! — с осуждением воскликнул её брат, удостоившись от меня взгляда, от которого тут же и утих. Надо же, пусть моя военная служба и оказалась недолгой, чему-то я там научился…

— А вы, Елизавета Матвеевна, не боялись, что Ангелина Павловна проснётся и, скажем так, сильно удивится, увидев на вас свой шлафрок? — я говорил подчёркнуто ровным голосом, старательно пряча любые чувства, хотя больше всего на свете мне хотелось высказать этой дурочке, что именно я о ней думаю. Высказать, замечу, не всё, но ей бы, уж поверьте, хватило. — И, кстати, откуда вам было знать, когда именно ваш брат к ней отправится?

— Ольга сказала, что Ангелина пьёт снотворное и спит как убитая, — ответила самая младшая из Погореловых. — А когда Николаша пойдёт, она мне обещала сказать, я должна была ждать у себя в комнате.

Так, а вот это нуждалось в прояснении. Что Ольга Гурова, оказавшаяся устроительницей спектакля, едва не стоившего сидевшему напротив меня герою-любовнику обвинения в убийстве, знала время его похода на третий этаж, было и так понятно, но вот откуда она это знала — вопрос…