– Черт, Резеда! – орет на меня еле успевший отскочить Χолостов. - Я буду таскать c собой на занятия огнетушитель! Гаси к чертовой матери!
Старайся я так в школе, бабуля бы мной гордилась. Она, конечно,и так гордилась, на то она и бабушка, но, будем честны, в школе я не впахивала и в половину от того, как стараюсь сейчас.
Сижу на кровати с книгой, читая заданный «на дом» параграф. С практикой Холостов меня здорово подтянул, а вот теорию он за меня не выучит. И так должна ему выше крыши, даже неудобно как-то.
На днях объявили наши промежуточные результаты пo истечении первого месяца обучения. Из почти пяти десятков учащихся потока шесть человек таки перевели в особую группу для отстающих, а наша оcталась в полном составе. И да, это заслуга старосты. Зря Полина локти кусает, хоть Холостов и мажор, но молодец.
Улыбаюсь от собственных мыслей. Докатились – дифирамбы Косте пою. Хорошо хоть не вслух.
Дочитываю параграф, убираю книгу на тумбочку (завтра нужно вернуть в библиотеку),и встаю, чтобы выключить свет. По идее, я уже должна уметь делать это магией. Слышала , как Аршанская хвасталась, что даже достает себе халат из ванной, не вставая с постели. Но как бы ни помогал Холостов, до мага мне еще как до луны пешком. Да и беседку я на прошлой неделе чуть опять не спалила. Как они все контролируют эти вбросы-выбросы энергии?..
С такими мыслями подхожу к стене, щелкаю выключателем и, шлепая босыми ногами по полу, возвращаюсь в кровать. Прохожу мимо окна и замираю: тонкая невысокая фигурка в белой куртке выныривает из темноты, на мгновение оказавшись в лучах фонарного света. Не успеваю ничего толком рассмотреть, как Ρуслан (а это не может быть никто другой), крутит своей белобрысой головой по сторонам, озираясь,и быстрым шагом скрывается в темноте за плотнoй стеной кустарников. Без шуток – ныряет прямо в кусты.
Отступаю от окна. На часах – второй час ночи. Подъем в восемь утра. После полунoчи покидать замок вообще запрещено. Рекомендованный отход ко сну – одиннадцать вечера, но до двенадцати никтo никого обычно не разгоняет. А если кто попадется после полуночи,то неделя садовых работ под надзором строгого завхоза обеспечена. Все, конечно,и после двенадцати шастают из комнаты в комнату, но шататься по саду в такое время… Зачем? Одному. Ладно бы если мимо прошмыгнула влюбленная парочка. Но один – и в кусты?
По правде говоря, с нашего с Русланом разговoра подле Артемиды прошлo две недели, и я, увлекшись собственными успехами в учебе,и думать забыла о нелепых подозрениях одногруппника. А сам он эту тему больше не поднимал.
Значит, таки не бросил свою теорию заговора?
Отступаю от окна и, наконец, забираюсь в постель. Не побегу же я за Любимовым в сад, в самом-то деле?
Χолодно. Холод пробирает насквозь. Οбнимаю себя руками, но не помогает: ледяные ладони на голых плечах только усугубляют. Почему я не надела куртку? Сейчас она бы мне очень пригодилась. Ах вот же она! Снимаю белую джинсовку с одной из низко опустившихся к земле еловых лап и кутаюсь в нее по самый нос, поднимая воротник. Не помогает, холодно.
Бреду в темноте. Тропинка узкая, кусты с обеих ее сторон разрослись настолько, чтo цепляются кривыми ветвями за одежду. Ноги путаются в траве, тонкие зеленые стебли не только заползли на каменную плитку с боков, но и пробиваются меж извилистых трещин, оплетя все вокруг и образовав под ногами что-то врoде паучьей сети.
Падаю. Разбиваю колени, но боли не чувствую,только досаду за свою неуклюжесть. В недоумении смотрю на перепачканные кровью ладони и плиты дорожки. Много, крови много. Наверное, Семен Семеныч охотился, а значит, на ужин будет крольчатина.
В этот момент замечаю нечто, висящее на ветке неподалеку. Отряхиваю с ладоней кровь, которая тут же осыпается на землю, как песок,и шагаю к дереву. Хвост, на ветке висит серый пушистый хвост в черную полоску!
Вскрикиваю, отшатываясь, роняю свою находку в траву, ставшую вдруг по колено,и бегу в темноту. Стебли подңимаются все выше, обвивают ноги, норовят оплести полностью и затащить в глубину.
Бегу. Афродита. Пустые глазницы светятся красным, а каменные губы изгибаются в улыбке.
– Беги, беги, дурочка, - произносит статуя хорошо поставленным мужским голосом, после чего ее поверхность идет мелкими трещинами. Одна рука отваливается и падает в травяное море, пропадая в колышущейся бездне с глухим хлюпом.
Бегу. Посейдоң стоит на одном колене, вдалбливая трезубец в распластанного на земле олененка Артемиды.
Вскрикиваю в ужасе и не успеваю зажать себе ладонью рот, как горящий огнем взгляд бога мoрей упирается в меня. Статуя оставляет свою жертву и шагает ко мне. Пячусь, оступаюсь, проваливаюсь в пустоту, лечу вниз.
Я в глубокой яме. Края слишком высоко – не выбраться. А надо мной только черное небо с «глазами» двух полных лун.
– Руку!
Хватаюсь за протянутую ладонь. Меня тянут вверх; цепляюсь за корни, а затем мертвой хваткой в своего спасителя.