Бирс понимает, что это маленький город, где живет менее тридцати тысяч человек. Здесь все знают друг друга, по крайней мере, большая часть. Это нормально. И ему, чужаку, не должно быть до этого никакого дела. Так он думает за ужином в доме деда Розмари. Так он думает по дороге к Унси.
Дверь в ее дом открыта, но свет не горит. Внутри пахнет потом, синтетическим спиртом и табаком из трубки Хунгана. Бирс помнит этот запах. Он стоит в дверях и смотрит на кровать. Унси и Хунган вместе. Стонов нет, лишь тяжелое сопение. Унси стоит на коленях, упираясь руками в железную спинку кровати. Ее голова опущена. Хунган за спиной. Его движение резки, но размеренны. Время от времени старая кровать отзывается на них жалобным скрипом. Унси молчит. Бирс не видит ее лица.
– Присоединишься? – спрашивает Хунган. Его голос звучит монотонно, словно происходящее ему в тягость. Черные глаза сверкают в темноте. Унси поднимает голову. На ее лице не то истома, не то усталость. – Я могу делать это часами, а ты? – спрашивает Хунган Бирса. Его движения все так же резки и размеренны. По мускулистой груди скатываются струйки пота.
– Я подожду на улице, – говорит Бирс.
Он выходит из квартиры, сидит на лестнице и пытается заснуть. Где-то далеко лает киберсобака.
– Эй, ты чего здесь делаешь? – спрашивает сосед по имени Мано.
Он выходит из своей квартиры, щурится, пытаясь привыкнуть к темноте. Бирс не знает его. Он почти заснул, прижавшись к перилам, и теперь зол. Мано подходит ближе, бормочет проклятия себе под нос.
– Я думал, ты художник, – говорит он. – Вы, белые, в темноте все на одно лицо.
– Художник? – Бирс растерянно поворачивает голову. – Тот самый художник, что живет во внутреннем городе?
– Ты его знаешь?
– Наслышан.
– Когда-то он часто бывал здесь. – Мано садится рядом, предлагает Бирсу синтетическую сигарету, называет свое имя. – А как зовут тебя?
– Бирс. Джонатан Бирс.
– Бирс… – тянет он, словно желая убедиться, что сможет запомнить. – Белые здесь редкость. Ты пришел к Унси, Бирс?
– Я живу у нее.
– Почему сейчас здесь?
– Потому что там сейчас Хунган.
– Наш Хунган?
– Я не знаю.
– Ты не должен обижаться на Унси за это. Хунган заботится о ней. Оберегает.
– Я не обижаюсь.
– Если бы не он, то Унси могла стать такой же, как ее сестра. Она говорила тебе о своей сестре?
– Немного.
– Ее звали Мейкна. На нашем языке это означает «счастливая». Я знал ее мужа.
– Кажется, он убил себя?
– Хунган говорит, что духи забрали его душу и разум, поэтому он наложил на себя руки.
– Я не верю в духов. Особенно в духов вуду.
– Никто не знает, как оно на самом деле. – Мано курит какое-то время молча. – Хотя знаешь, Эну всегда был странным… И его друг Адио… И художник… Они втроем всегда рассказывали о странных вещах. Всегда отличались от нас… – Мано снова смолкает. – Теперь в живых остался только художник.
– Он тоже когда-то жил здесь?
– Нет. Он и Адио жили во внутреннем городе.
– Как же вы познакомились?
– Стена была не всегда. – Он улыбается и говорит, что когда-то они учились в одной школе. – Когда-то в этом городе была всего одна школа.
– Когда-то люди думали, что Третьей мировой войны не будет.
– Да. Верно. Когда-то. Когда-то даже глава безопасности Дюваль считал нас своими друзьями.
– Вот как?
– Да. Когда-то очень давно. – Мано поднимается на ноги, предлагает пойти к нему.
В квартире пахнет грудными детьми, куревом и пшеничной синтезированной кашей.
– Это уже третий, – говорит шепотом Мано, показывая вглубь комнаты.
Возле ночной лампы сидит худая женщина и кормит младенца грудью. Она поднимает на Бирса усталые глаза.
– Это наш новый сосед, – говорит Мано.
Женщина кивает. Ребенок срыгивает. Из полной груди матери продолжает сочиться молоко.
Бирс и Мано проходят на кухню. На столе грязная посуда и крошки синтетического хлеба. Мано спрашивает Бирса о работе, о замке.
– Говорят, там едят только натуральную пищу.
– Такая же синтетика, как и здесь. – Бирс вспоминает Унси и невольно сравнивает ее с Ханной, Бриной, Розмари. Невольно сравнивает их всех, потому что между ними есть связь – художник.
– Так и о чем будет твоя первая статья? – спрашивает Мано.
Бирс пожимает плечами, говорит, что станок еще неисправен, что многое предстоит сделать.
– Напиши про мертвецов вуду, – советует Мано. – Эну и Адио до самой смерти верили в эти легенды.
– А художник?
– Художник тоже верил… До того как Адио стал принимать синтетические наркотики. После он почти не появлялся здесь. А нам во внутренний город так просто не пройти.
– Художник тоже принимал наркотики?
– Нет. Не думаю. Хотя, если вспоминать его картины в детстве, его рассказы о снах, которые он видит…
– Что за сны?
– Да как у всех, думаю. Просто… Просто он описывал так много деталей. Жутких, ненормальных. Смерть. Бьющиеся небеса. Он рисовал об этом и показывал нам. Унси говорит, что возле него много злых духов, которыми он поделился с Адио и Эну.
– А ты как думаешь?
– Я думаю, что они всегда были странными. Не такими, как мы. Незадолго до смерти Эну передал мне слепок своего сознания, сказав, что там есть отпечаток его воспоминания, где они с Адио поймали мертвеца вуду.