Добро Пожаловать В Ад

Боевик в болтающемся фалдами белом балахоне перебегал улицу, метя укрыться за поддоном кирпича. Поймав его на мушку, Турбин нажал на спуск, и автомат забился в руках, как живой. Чеченец на бегу запнулся, словно зацепил проволоку, полетел на землю.

— А! — торжествующе вскричал Турбин — Можно вас, сук, бить, можно!.. Стреляй, Валерка, ну!..

Клыков ответил какой-то жалкой, вымученной улыбкой.

— Ты держи их, чтобы ни одна сволочь… А я счас…

Уперевшись ладонями в заледеневшую грязь, он порывисто вскочил и зигзагами побежал к пылающему «Уралу». Брезентовый тент уже начисто выгорел, огонь пожирал деревянные борта, чадили занявшиеся покрышки.

Пули противно запели над самой головой, он упал и пополз.

Извиваясь всем телом, Турбин подобрался к лежащему возле дымящегося колеса солдату, перевернул к себе.

Рука его одеревенело упала, грязные пальцы не по живому скрючены. Помочь ему было уже нечем.

Он пополз дальше, от тела к телу, теряя им всякий счет, не находя живых.

— Куда, Турбин?! — окликнул засевший за водопроводной колонкой лейтенант. — Назад! Убьют, дурак!

Собравшись с духом, Турбин добежал до уткнувшегося в дерево бронетранспортера. В салоне гудело пламя, вырывалось наружу, облизывая броню.

В метре от десантного люка лежал обгоревший человек, от его одежды все еще исходил дымок. Турбин не сразу распознал в изуродованном ожогами лице комбата. Волосы и брови его обгорели, водянистые пузыри вздулись на лбу и на впалых щеках, с ладоней лохмотьями отставала кожа…

Он не поверил, услышав слабый стон; наклонился к комбату, пытаясь уловить признаки жизни. Боясь причинить лишнюю боль, коснулся пальцами шеи, нащупывал артерию. Под огрубевшими подушечками почудились слабые толчки.

— Лейтенант! — высунувшись за бронемашину, позвал он. — Здесь товарищ майор.

Услышав зов, Черемушкин опрометью перебежал дорогу, вбежал под защиту брони.

— Жив? — склонившись над комбатом, спросил Турбина.

— Вроде дышит.

— Как же его… Промедол есть?

Турбин вытащил из бушлата оранжевую пластмассовую аптечку. Открыв крышку, извлек крохотный пузырек, скрутил колпачок.

— Дай-ка мне, — взводный отобрал у него шприц.

Примерившись, не закатывая штанину, вонзил иголку в бедро комбата.

— Сматываться надо, — не сводя глаз с обезображенного лица, облизнул губы Турбин. — Иначе нас тут всех…

Лейтенант промолчал. Вскинул автомат на чье-то тяжелое топанье и выругался, когда к бронетранспортеру, в сбитой набекрень шапке, подбежал ефрейтор Сургучев.

— Товарищ лейтенант, — переводя дыхание, доложил он. — Чечены отходят. Как шакалы, в натуре. Исподтишка куснули, а как стало горячо… Может, в погоню?..

— Куда?! Иди, собирай народ. Будем уходить.

— Зря, — пробормотал ефрейтор. — Упустим момент.

— Исполняйте! И поправьте головной убор. Что за вид?

— Есть. — Обиженно засопел Сургучев, сдвинул шапку как положено, и исчез также внезапно, как появился.

… Стрельба с новой силой разгорелась минут через десять, в тот момент, когда взвод скучился за бронетранспортером.

Стащив рацию с плеч, связист вызывал Меньшова:

— «Гавана три», ответьте «Иволге».

Сквозь электрическое потрескивание эфира пробился далекий голос:

— На приеме, на приеме «Третий».

Черемушкин забрал у связиста тангетку, сбивчиво передавал:

— Первой роты нет! Нашли только «двухсотых». С нами Первый… «трехсотый[9]», тяжелый. Срочно нужна помощь. Срочно! Как приняли меня, прием?

— Вас… очень плохо… повторите… помехи…

— Ты же говорил, что проблем со связью не будет? — прорычал Черемушкин, бросая солдату тангетку. — Что хочешь делай, но чтобы связь мне была! Ты понимаешь, от тебя сейчас зависит, будем мы жить или нет.

Сказать в свое оправдание связист не успел. Очереди затрещали справа, отрезая группе отход.

* * *

— Уходим к трехэтажке! — мгновенно оценив обстановку, скомандовал Черемушкин. — Турбин, Коновалов, забирайте раненого. Да поживее, мать вашу!..

Укрытый броней, он длинно застрочил по улице, и там, крича, засуетились, разбегаясь, боевики.

— Б…, скорее!..

Подняв комбата с земли, солдаты под руки поволокли его мимо догорающих, Уралов в проулок. От жесточайшей боли майор пришел в себя и мучительно стонал сквозь сцепленные зубы.

Последним в проулок залетел Черемушкин; прислонившись к ограде скверика, полоснул из автомата. Оглянулся назад.

— Сургучев! — крикнул, срывая голос. — Прикрой!..

Бежавший вместе со всеми ефрейтор вернулся к нему, вставляя в автомат новый рожок.

— Уходи, лейтенант.

Черемушкин отдал ему два снаряженных магазина. Он командир, он властитель их судеб, он вправе приказывать, послать любого из них на смерть. Как не было от этого тошно…

— Держись, — ободрил он Сургучева и поспешил за людьми.

* * *

Зарядив автомат, ефрейтор выглянул на красную от зарева улочку. Для себя он уже все решил: пути назад нет, по крайней мере, до тех пор, пока ребята не отойдут в безопасное место. Так оно всегда было, — приходится жертвовать одним, чтобы спасти многих.

Нет, он не был в обиде на лейтенанта, за то, что выбор пал на него. Кому-то все равно бы пришлось сделать это, и он справится не хуже других…