Добро Пожаловать В Ад

Пули стриганули по кустарнику, отбивая сухие отбитые ветки. Искры прогулялись по железной ограде, заставив отпрянуть. Он саданул в ответ, и, похоже, попал. На улице истошно заголосили.

— Получили… по зубам? — пробормотал он, полез в карман за сигаретой.

И закурил, затягиваясь полной грудью, удовлетворенно слушая вопли раненого.

* * *

— Шайтан… — распсиховался Карим, тщась поймать в прицел автоматчика, прикрывавшего отход федералов.

Они уже были вне его досягаемости, в мертвой зоне, и пора было сматываться, чтобы не встретиться с ними нос к носу. Встреча та ничего доброго не сулила. В ближнем бою от его винтовки проку мало, а двое против десятка — счет не в его пользу. Но, снимаясь с выгодной позиции, он должен сделать последний удачный выстрел, убрать стрелка, не дававшего Шамалу добраться до солдат прежде, чем они засядут в стенах школы.

* * *

Выстрел ударил со второго этажа, и стрекот сургуческого автомата оборвался.

— Борька! — обернувшись, воскликнул сдавленно Быков.

В проулке, озаренном языками пламени, распласталось на подтаявшем снегу недвижное пятно.

Он бросился было назад к дороге, но лейтенант схватил его за руку.

— Стой… Куда?

— Там же Борька!..

— Отставить! Назад!

* * *

Зашвырнув гранату в оконный проем, Турбин выждал, пока осядет поднятая взрывом пыль, перелез в холл, настороженно поводя стволом. Под подошвой хрустело стекло, рассыпались в прах куски штукатурки.

— Кажется, чисто, — присев за колонну, доложил он взводному.

— Давай в правое крыло и на второй этаж. Коновалов, пойдешь с ним.

В коридоре хоть глаз выколи. Запинаясь о всякий разбросанный хлам, придерживаясь за стену, они прошли до упора, уткнулись в тупик.

— Кажется, лестница, — нащупал ступени Коновалов.

На цыпочках, поднялись на площадку, выглянули в коридор.

На фоне светлеющего окна, на противоположном краю коридора, маячили два человека. Турбин, не задумываясь, выпустил очередь. В замкнутом пространстве выстрелы прозвучали особенно громко.

В них полетела граната.

Солдаты кубарем скатились по лестнице за доли секунды до взрыва.

С потолка дождем посыпалась известковая пыль. Чихая от нее, они взбежали наверх, поливая коридор свинцом.

Но там уже никого не было.

— Смотри, Юрок, — присев на корточки, Коновалов мазнул пальцами по мокрому пятну на крашеных половицах, поднялся, растирая его. — Кровь. Зацепили, значит…

Потянув на себя белеющую в темноте дверь, он прошел в класс. Турбин остался возле двери, пытаясь прочесть прибитую табличку.

— Кабинет русского языка и литературы.

Коновалов стоял возле открытого окна, вертя стреляную гильзу. Зачем-то понюхал ее и бросил на пол. Гильза закатилась за парту.

— Отсюда стреляли…

Из окна открывался обзор на расчерченную на квадраты площадку возле школьного крыльца, на проулок, на углу которого остывал убитый Сургучев. Хлопали редкие выстрелы, но штурмовать школу в лоб боевики не отваживались.

— Смотри, Толстого расстреляли, — хмыкнул непонятно чему каптер, кивнув на косо висевший, издырявленный пулями, портрет. На побеленной стене росчерк пулевых отметин.

Следуя проложенной раненым бандитом кровавой дорожке, они спустились на первый этаж, к распахнутому окну в торце коридора. На пыльном подоконнике отпечатался протектор подошвы, свернулась капелька крови.

— Упустили, — Коновалов сплюнул с досады.

В холле возился с рацией связист. Черемушкин с сигаретой в зубах стоял поблизости, наблюдая за его тщетными попытками реанимировать станцию. Две пули угодили в нее, разворотив корпус. Рация спасла солдату жизнь, но, ощущая на себе разгневанный взгляд взводного, он не спешил этому радоваться.

— Звиздец, — выматерился Черемушкин, отшвыривая окурок в угол. — Теперь-то уж точно приехали.

Увидев подошедших Коновалова с Турбиным, с плохо скрываемым раздражением, бросил:

— А вы какого… здесь шаритесь? Приказа не слышали?! Занять круговую оборону.

Глава двадцать первая

В то самое время, когда комбат в мучениях умирал в окруженной боевиками школе, когда бойцы лейтенанта Черемушкина, разобравшись по классам, готовились к отражению атаки, неподалеку от центра Грозного, на веранде старой, облупившейся мазанки, в полузабытье лежал раненый в живот Максим Васнецов.

Застекленная ячейками веранда пестрела пустотами, морозный воздух беспрепятственно проникал внутрь, где было ничуть не теплее, чем под открытым небом.

Васнецов не чувствовал собственного тела: ноги сделались чужими, налились свинцом, и он был не в силах пошевелить пальцем. Укрывавший его матрас давил на порванный осколком живот, в кишечнике тлел пожар, и очень хотелось пить. Но воды не было. Васнецов облизнул потрескавшиеся губы и пошевелился, сдвигая матрас с раны. Но ничего не вышло, он слишком много потерял крови, и слишком обессилел.