Добрая фея

Генри взял ее за руку и повел к столикам, виднеющимся за распахнутыми дверями трактира. Сделано это было естественно и непринужденно, однако Хилари ощутила удар тока и едва не вырвала ладонь. Этот большой мужчина бесцеремонно вторгся в ее защитное поле и оттого вдруг стал ей неприятен.

— Так что это за блюдо? — повторила она дрожащим голосом.

— Как, вы не пробовали кассуле?! — изумился Генри и печально покачал головой. — Придется мне всерьез заняться ознакомлением вас с отрадными явлениями этой жизни! — Он с видимым удовольствием отметил, что лицо Хилари окаменело при этих словах, и с садистским наслаждением продолжил:

— Кассуле — бобы в горшочке. Но сказать так — значит, не сказать ничего. Кассуле — это поэма из белой фасоли, баранины, окорока, чесночной колбасы, пряностей и… я затрудняюсь перечислить все. В сочетании с красным вином это блюдо кажется божественным. А вина во Франции первоклассные!

Внутреннее убранство трактира, выдержанное в типично французском стиле, было не менее восхитительным, чем само здание и окружающий его пейзаж. Белые стены, украшенные декоративными фаянсовыми тарелками, и пол из терракотовых плит, большие вазы с цветами там и сям создавали атмосферу тепла и уюта. Столик рядом с огромными распахнутыми в сад окнами, казалось, манил гостей к себе, млея в ласковых лучах нежаркого солнца, запутавшегося в ветвях деревьев и подмигивающего двум упитанным котятам, свернувшимся калачиком на подоконнике. В это сказочное царство и пригласил Хилари ее спутник.

Это воистину был иной мир — наполненный светом, яркими красками и теплом. И внезапно туманная и промозглая Англия со всеми ужасами минувших месяцев осталась где-то далеко-далеко, оттесненная ослепительным и цветущим югом Франции.

— Вот так гораздо лучше, — удовлетворенно заметил Генри.

— Что именно? — Хилари вздрогнула, сбрасывая оцепенение.

И не успел солидный улыбающийся мужчина средних лет склониться над их столиком, чтобы принять заказ, как Генри доверительно прошептал ей:

— Наконец-то вы расслабились!

Кассуле по рецепту папаши Пьера — того самого обаятельного и добродушного толстяка, который принял заказ, оказалось действительно божественным блюдом. Хилари съела его с аппетитом, проснувшимся в ней впервые за многие месяцы, — его не подпортили ни подозрительно интимная атмосфера, окутывающая их столик на двоих, ни близость Генри. Хилари уплела все до крошки едва ли не с жадностью голодной собаки.

— Восхитительно! — выдохнула она, кладя на тарелку приборы и откидываясь на плетеную спинку стула. От выпитого вина щеки ее порозовели. — Благодарю вас, Генри!

— На здоровье! — Он окинул ее безмятежным взглядом. — Оказывается, вы не принадлежите к тем женщинам, которые довольствуются листиком зеленого салата и морковкой!

— А вы приняли меня за такую?! — Она с негодованием сверкнула глазами и распрямила плечи.

— Я не был в этом уверен. Впрочем, вы не первая и не последняя из жертв нашего времени, превращающего стройных женщин в древесных гусениц.

— В древесных гусениц?! — Хилари покрылась красными пятнами. Да какое он имеет право называть меня так?! — Вам нравятся толстухи? — задыхаясь от гнева, спросила она.

— Вовсе нет! — невозмутимо ответил он. — Мне нравятся женщины, остающиеся такими, какими их создал Бог: толстыми или худыми, высокими или небольшого роста. Когда женщина уверена в себе, это делает ее лицо и тело прекрасными.

— Вот оно что! По-вашему, толстухи с двумя-тремя подбородками столь же привлекательны, как худенькие красотки?

Хилари буквально источала сарказм, но не могла ничего с собой поделать: ей хотелось уколоть этого нахала побольнее. Генри прищурился, и Хилари наконец сообразила, что перегибает палку.

— До того, как жениться, я встречался с красавицей ростом чуть более пяти футов, которая весила сто восемьдесят фунтов, — отчетливо произнес он ровным голосом, в котором все же угадывалось легкое раздражение. — Может быть, кому-то она и казалась толстухой, но, когда я смотрел в ее глаза, она была для меня самой очаровательной женщиной на свете.

— Почему же вы на ней не женились?! — в сердцах выпалила Хилари и растерянно заморгала, сообразив, что допустила бестактность. Я не имела права на подобный вопрос, это не мое дело! Разве можно позволять себе подобные грубости? — Простите, Генри, — поспешно извинилась она. — Это непростительная ошибка, я понимаю.

Лицо Генри окаменело. Он впился в нее изучающим взглядом и долго молчал. Хилари ожидала вспышки гнева, но ее не последовало: собеседник откинулся на спинку стула, поправил прядь волос, упавшую на глаза, и спокойно сказал:

— Она умерла.

— Еще раз прошу извинить меня. — Хилари густо покраснела, ей даже показалось, что на лице у нее пылают раскаленные угли.

— Мы с ней встречались около полугода, — ровным голосом продолжал рассказывать свою грустную историю Генри. — Но я не уверен, что наш роман закончился бы свадьбой: он только-только завязывался. Однако у меня остались чудесные воспоминания.