До третьего колена

Награда – это красиво оформленное собрание сочинений Пушкина, сытинского издания, которую вручала помещичья дочь, гимназистка, его ровесница. Она подала книги в нарядном переплёте. От этой невероятно красивой барышни, веяло каким-то неземным благоуханием. Ему, привыкшему к запаху хлева, навоза, рабочего пота… Её руки… Он привык видеть раздавленные работой руки матери, крестьянок, крестьянских девушек. Их большие ладони почти не отличались от мужских. Ручки барышни казались невероятно маленькими, нежно-пухлыми, малы были и её ножки в невиданных на селе нарядных туфельках, хотя сама она была вовсе не мала. На высоком каблуке она казалась одного с ним роста, с уже оформившейся грудью, подчёркнутой дорогим, сшитым по фигуре платьем. Её лицо было не по-крестьянски румяным, а кожа по-детски нежно-бархатной, чего не могло быть у деревенских девушек, работавших в поле под солнцем и ветрами. Это была здоровая, живущая лёгкой барской жизнью дочь помещика средней руки. А господа средней руки в той России сильно отличались, как от аристократов, так и от разночинцев, о которых очень любили писать классики русской литературы. Господа средней руки были для большинства писателей неинтересны, потому что они, как правило, не испытывали "горе от ума", как первые, и не чахли от нищеты и чахотки, как вторые. Ведь они, в основном, просто ели, пили, любили… радовались жизни.

Он застыл с книжками в руках и глупо, растерянно улыбался, глядя на неё.

– Ты, наверное, хотел бы другой подарок, сапоги с галошами, или новые валенки… да? – она звонко с издёвкой рассмеялась…

Он влюбился… хоть и понимал, что между ними пропасть, и она никогда не снизойдёт… Но он ничего не мог поделать с собой, она снилась ему. Он специально слонялся возле помещичьей усадьбы, чтобы вновь увидеть её. Однажды ему посчастливилось. Она выезжала из имения в экипаже, но не узнала, равнодушно отвернулась…

Они встретились после Революции, когда кругом бушевала Гражданская война. Им было по двадцать. Она бежала из родительского дома, стремясь примкнуть к отступающей Белой армии. Бежала, схоронив отца, умершего как и его предки в мучениях от страшной болезни, лишённого возможности получить медицинскую помощь – какие врачи, когда кругом война, бандиты. Он… он возглавлял отряд красных партизан, который куролесил по округе, нападая на отбившиеся от обозов возы с провизией, имуществом белых, на бегущих в панике дворян… всех кто под руку попадётся и окажется по зубам. Отбитое имущество, продовольствие партизаны, частью с шумом прогуливали, а частью делили и втихаря развозили по своим домам. Когда жертвы оказывали сопротивление, и кто-то из партизан бывал ранен или убит… В общем, пленных не щадили.

Перестрелка случилась и в тот раз. Стояла зима. Барышню вывозил из имения её жених, офицер, который специально отпросился из части. Офицер оказался хорошим стрелком, отстреливаясь из саней, он убил двоих и ещё троих ранил… Когда удалось пристрелить пристяжную, офицера изрешетили пулями. И тут партизаны увидели в санях онемевшую от ужаса прекрасную барышню… Она, наверное, разрыдалась бы над бездыханным телом жениха, но молодые разгорячённые погоней, самогоном, разозлённые потерями партизаны не дали ей такой возможности. Под свист и улюлюкание её выволокли на снег, разорвали красивую шубку, платье, кружевное бельё. Он тоже был пьян, разгорячён… Самосуд дело обычное для войны, тем более для Гражданской в России. Он не мог, не обладал такой властью, чтобы удержать одуревшую от крови и вседозволенности молодёжную вольницу. Революция, бунт – это время когда молодые вдруг начинают ощущать себя умнее старших, объявляют их мудрость, жизненный опыт "старым и глупым", ненужным, подлежащим разрушению "до основания".

Ему, командиру, её предоставили первому. Спасти её… Даже ценой своей жизни он не смог бы этого сделать. Она лежала перед ним прекрасная, обнажённая, та которая ему снилась, о которой он безнадёжно мечтал, которую хотел. Он не сомневался, что окажется вторым после офицера, её жениха, но… Он оказался первым. Барышня была девственницей, жених не трогал её до свадьбы, которой не суждено было состояться. Он так много слышал о развратной жизни господ. Тогда, по молодости, он ещё не осознавал, что развратность как черта характера не зависит от социальной принадлежности… Он сделал то, что желала от него толпа товарищей, которой он вроде бы командовал. В тот момент, в её наполненные ужасом глаза вернулось сознание. Она узнала его… Нет, она не молила о пощаде.

– Вот кем ты стал… первый ученик… Тебя и весь твой род, до третьего колена… Проклинаю! Я последняя в проклятом роде… пусть на тебя наше проклятие падёт…

После этих слов она уже ничего не говорила, готовая последовать за женихом… Потом на неё кинулся его заместитель, потом… Вскоре она перестала дышать, а он стоял оглушённый её предсмертной волей…