Я взглянула на клиентов, которые проходят мимо меня, их глаза не более чем отверстия в моем больном разуме. Они ничего не значат для меня. Я ничего не вижу, ничего не слышу и даже не чувствую. Моя душа словно бездонная пропасть. Мое тело движется только потому, что должно.
Время ничего не лечит.
Это так же мучительно, как и в тот день, когда я ушла от человека, которого думала, что люблю.
Он никогда не гнался за мной.
Он никогда не звонил.
Он никогда не разводился со мной.
Он просто отпустил меня.
Что делает меня ещё злее, чем тот факт, что я влюбилась в человека, который был не более чем бессердечным монстром, он пытался сохранить свой бизнес. Меня не волнует, кто вы, меня не волнует ваше прошлое, но, если вы сделали выбор полностью уничтожить человека, ради вашего собственного удовлетворения, ваша душа отправится вглубь земли и ещё глубже, вы, мой друг, будете гореть.
– Иду, – глупо выкрикиваю я.
Я поднимаю поднос с прилавка, собираю стаканы и направляюсь на кухню, чтобы принести больше заказов. Вы, наверное, думаете, что я могла бы устроиться на работу получше, но, когда вы переезжаете в город, где вас никто не знает и вы вынуждены снова все начинать сначала, ваша квалификация ни черта не значит. Особенно, если вашему предыдущему боссу нечего сказать, кроме плохого. Это Роберт.
Сказать, что он держит обиду, было бы преуменьшением.
Помимо того, что мне пришлось уйти, это означало, что мне пришлось начать все заново. Прошлое больше не имеет значение.
Чтобы заботиться о маме, мне приходиться работать большое количество времени. Мы живем в крошечной квартире, которую я могу с трудом себе позволить. Большинство дней мама остаётся дома и никуда не выходит. Она ненавидит это. Она в депрессии. Она знает, что не может помочь, и это беспокоит ее. Она заслуживает больше, чем это. Она заслуживает, чтобы кто-то заботился о ней, и я не могу дать ей это.
Она благодарна, я знаю это.
Но это не меняет фактов.
– Двигай ногами, Катя, – мой босс рявкает, толкая мне тарелку с огромным бургером через прилавок, – двигайся.
Я поднимаю ее, поворачиваясь, и отношу к столу заказчика. Женщина ждёт с сердитым взглядом, направленным на меня.
– Я жду уже полчаса! – она огрызается.
– Мне очень жаль.
Если мой голос звучал также, как я думаю, она возможно приняла бы это, но я предполагаю, что она услышала то, что мне действительно поебать и продолжила.
– Простите?
Замечательно, она хочет, чтобы я повторила. Я поворачиваюсь и смотрю на своего босса, который пристально смотрит на меня. Если бы мне не нужна была эта работа, то я бы сказала этой суке, куда идти. Вместо этого, я улыбаюсь через силу и говорю своим самым бодрым голосом:
– Мне очень жаль, могу я предложить вам напиток за счёт заведения?
Она кивнула:
– Думаю, что да.
– И что бы вы хотели, мэм?
– Диетическую содовую.
– Сейчас будет.
Я поворачиваюсь, уставившись в потолок для спокойствия, затем приношу ей ее содовую. После этого я заканчиваю остаток своей смены изнурительного дня. К тому времени я добираюсь до своей квартиры, мои ноги болят до такой степени, что я с трудом могу стоять. Вот что происходит, когда ты работаешь двенадцатичасовой рабочий день в сраных, дешёвых туфлях.
Закрыв глаза, я стираю с лица остатки прошедшего дня, цепляю веселую улыбку и открываю дверь.
Первое, что открывается моему взору, это причина, по которой я дышу.
Черные волосы, как и у него. Большие карие глаза. Как и у него. Густая копна темных волос завивались на ее красивой голове.
Потрясающая. Прекрасная.
– Привет, принцесса, – я улыбаюсь, единственная настоящая улыбка, которую я дарю ей.
Она смотрит на меня и, даже по сей день, она перехватывает мое дыхание. Она точная его копия. Красота нашей дочери, которую он никогда не узнает. Она родилась и остается прекрасной. Ей практически двенадцать месяцев, что означает, что уже прошло практически два года с тех пор, как я ушла от него.
Но я ушла с чем-то, о чем он никогда не узнает.
И она идеальна.
Она одна из самых счастливых, энергичных младенцев, которых я когда-либо встречала. Она всегда улыбалась для меня самой большой улыбкой или маме. От этого мне больно, что мы– это всё, что у нее есть. Я была девушкой, которая всегда верила, что каждый отец должен знать своего ребенка.
Я проповедовала это, я говорила это каждому, кто бросил своего ребенка. Я не имела ни малейшего понятия о сильной любви к ребенку, и на что ты готов пойти, чтобы защитить его.
Я бы умерла за Пенни. Я умру за неё. – Привет, милая, – моя мама улыбается, но улыбка не достигает ее глаз, – как работа?
Я поднимаю Пенни, иду к маме и целую ее в щеку.
– Хорошо.
Она хмурится.
– Мне не нравится это, совсем. Я бы хотела сделать что-нибудь. Ты выглядишь уставшей и…
Я протягиваю и прикладываю руку к ее щеке.
– Мам, все нормально.
– Почему бы тебе не позвонить отцу и..