До рая подать рукой

Вновь закрыв глаза и обратив лицо к пышущим смертью небесам, Микки ответила:

– Знаешь, я и не собираюсь жить вечно.

– Почему?

– Может, ты не заметила, но никто столько не живет.

– А я, возможно, буду.

– Это как же?

– Чуть-чуть инопланетной ДНК.

– Да, конечно. Ты чуть-чуть инопланетянка.

– Еще нет. Сначала мне надо войти с ними в контакт.

Микки вновь открыла глаза и, щурясь, уставилась на фанатку НЛО.

– Мне бы только дотянуть до моего следующего дня рождения, а потом путь открыт. – Девочка двинулась вдоль забора, к тому месту, где один его пролет полностью лег на землю. Перебралась через штакетины и направилась к Микки. – Ты веришь в жизнь после смерти?

– Я не уверена, что верю в жизнь перед смертью, – ответила Микки.

– Я сразу поняла, что ты – самоубийца.

– Я не самоубийца. Просто острю.

Даже по траве девочка шла неуклюже.

– Мы арендуем соседний трейлер. Только что въехали. Меня зовут Лайлани.

Когда девочка приблизилась, Микки увидела, что на ее левой ноге поблескивает металлом сложный ортопедический аппарат, от щиколотки до нижней трети бедра.

– У тебя гавайское имя? – спросила Микки.

– Моя мать малость ку-ку насчет всего гавайского.

Лайлани была в шортах цвета хаки. В правой ноге Микки не заметила ничего необычного, зато левая, в металле и подложках, показалась ей деформированной.

– По правде говоря, – продолжила девочка, – Синсемилла, это моя мать… вообще немного чокнутая.

– Синсемилла? Это же…

– Сорт марихуаны. Может, в юрском периоде ее звали Синди, Сью или Барбара, но с тех пор, как я ее знаю, она – Синсемилла. – Лайлани уселась на отвратительный оранжево-синий парусиновый стул, такой же древний, как блевотно-зеленый шезлонг Микки. – Этой садовой мебели давно пора на помойку.

– Кто-то отдал ее тете Дженеве за так.

– Им следовало приплатить за то, что она ее взяла. Так или иначе, Синсемиллу как-то раз отправили в психушку и прострелили ей мозги то ли пятьюдесятью, то ли сотней тысяч вольт, но это не помогло.

– Негоже тебе так говорить о собственной матери.

Лайлани пожала плечами:

– Это правда. Я бы не смогла такого придумать. Более того, ей прострелили мозги несколько раз. Наверное, если бы они сделали еще одну попытку, у Синсемиллы развилось бы привыкание к электричеству. Но даже теперь она по десять раз на день сует пальцы в розетку. Она из тех, кто стремится к чему-то привыкнуть, но человек хороший.

И хотя небо по-прежнему напоминало раскаленную духовку, хотя тело Микки блестело от пота и пахнущего кокосом крема от загара, она вдруг напрочь забыла про солнце.

– Сколько тебе лет, девочка?

– Девять. Но я не по летам развитая. Как тебя зовут?

– Микки.

– Это имя для мальчика или мышонка. Наверное, тебя зовут Мишель. Большинство женщин твоего возраста зовут Мишель, Хитер или Кортни.

– Моего возраста?

– Я не хотела тебя обидеть.

– Я – Мичелина.

Лайлани наморщила носик.

– Это круто.

– Мичелина Белсонг[3].

– Неудивительно, что у тебя возникли суицидальные мысли.

– Отсюда… Микки.

– Я – Клонк.

– Ты кто?

– Лайлани Клонк.

Микки склонила голову набок, скептически нахмурилась:

– Не уверена, что мне следует верить хоть одному твоему слову.

– Иногда в именах – судьба. Взгляни на себя. Сладкозвучные имя и фамилия, сложена, как модель… если не считать всего этого пота и припухшего с похмелья лица.

– Спасибо тебе.

– С другой стороны – я… у меня только красивое имя, за которым следует нечто бессмысленное вроде Клонка. Я красивая наполовину.

– Ты вся очень красивая, – заверила Микки девочку.

И не погрешила против истины. Золотистые волосы. Глаза синие, как лепестки горечавки. А чистота линий лица Лайлани обещала, что ее красота не исчезнет вместе с детством, а останется навсегда.

– Одна моя половина, – признала Лайлани, – может с годами расцвести, но этот факт уравновешен тем, что я – мутант.

– Ты не мутант.

Девочка топнула левой ногой оземь, на что ортопедический аппарат ответил слабым дребезжанием. Подняла левую руку, доказывая правоту своих слов: мизинец и четвертый палец срослись вместе, а со средним, шишковатым обрубком, их соединяла перепонка.

Ранее Микки не заметила этого дефекта развития.

– У каждого есть свои недостатки, – попыталась она успокоить девочку.

– Это тебе не большой шнобель. Я – или мутант, или калека, а калекой я быть не желаю. Люди жалеют калек, а вот мутантов они боятся.

– Ты хочешь, чтобы люди тебя боялись?

– Страх предполагает уважение.

– Знаешь, по моей шкале страха ты пока высоко не поднялась.

– Дай мне время. У тебя потрясающее тело.

– Да, пожалуй, от природы я – большой пудинг, – в смущении ответила Микки: от ребенка ей такого слышать не доводилось. – Мне приходится много работать, чтобы поддерживать форму.

– Нет, не приходится. Ты родилась идеалом, а обмен веществ у тебя настроен, как гироскоп космического корабля. Ты можешь съесть полкоровы и выпить полбочки пива, но твоя талия не изменится ни на миллиметр.

Микки не могла вспомнить, когда в последний раз реплика собеседника лишала ее дара речи, но тут она не сразу смогла продолжить разговор.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – заверила ее Лайлани. – Ты не бегаешь, не делаешь зарядку…