До последней капли крови

Доктор пожал плечами: слово «ошибаются» показалось ему в данном контексте неуместным.

— Да, конечно, — охотно подтвердила Елизавета Васильевна, — случаются ошибки.

— Ленька ничего нам не рассказывал, — Карпов повернулся теперь к Стефану, — потому что дома был всего лишь полтора дня, но как он выглядел! Недавно заходил к нам его товарищ, был проездом в Куйбышеве, говорил, что Ленька дослужился до генерала. Генерала, — повторил он. — Видите ли, у нас, русских, особое отношение к России, иногда мы относимся к ней с недоброй любовью…

— Петя! — снова вмешалась Елизавета Васильевна.

— С недоброй любовью, — упрямо повторил Карпов, — как к женщине, которую любишь, зная о ней и плохое.

— Понимаю, — сказал Радван, и ему в самом деле показалось, что он начинает понимать кое-что.

Когда они вышли от Карповых, Аня долго молчала, затем взяла Стефана под руку и прижалась к нему.

…Грузовик уехал. Карпов снова вытер руки халатом.

— Минутный перерыв, — сказал он. — Когда зайдете к нам на чаек?

— Боюсь, — сказал Радван, — не скоро. Я уезжаю, пришел попрощаться.

Карпов заметно расстроился.

— Но вы еще вернетесь?

— Обязательно.

Об отъезде он узнал буквально пару часов назад. Его вызвал Высоконьский и без обиняков заявил:

— Поручник, вы поедете в Красноводск как представитель атташата в штабе по эвакуации, более подробные указания получите от Данецкого…

— Слушаюсь.

— Я должен был ехать сам, но, к сожалению, не могу. — Он более внимательно поглядел на Радвана. — Что вы думаете об эвакуации наших войск?

— Я не понимаю причин такого решения, — сказал Радван, — мне кажется, это противоречит замыслам Верховного.

— Вы не понимаете причин или подоплеки? — спросил Высоконьский и неожиданно сменил тему разговора. Радван заметил усталость на лице майора, мешки под глазами и что, когда тот закуривает, у него дрожат руки. — Дорогой мой… пройдет еще тридцать лет, а историки все будут разбираться, как это случилось. Скажу вам только одно, Радван, я считаю, что в данную минуту все довольны, а отчасти чувствуют и удовлетворение.

— Все?

Высоконьский встал и начал прохаживаться по комнате. Неожиданно остановился напротив Радвана.

— Каждое решение, коллега Радван, является риском и не учитывает всех предпосылок. Кто же из нас может знать, что было бы лучше: погибнуть под Воронежем или на Кавказе, под Тобруком или Каиром… — И вдруг умолк, поняв, что сказал лишнее. — Эвакуация, — резко сказал он, — оказалась необходимой.

— А что будет с теми, кто остается? А Польша?

— А кто вам сказал, что мы не придем в Польшу с юга?

— Далековато идти, пан майор.

Он еще думал об этой беседе с Высоконьским, когда увидел Аню на лестнице госпиталя. Дождь уже прекратился, во двор въезжала очередная машина о ранеными.

Аня не скрывала своего беспокойства. Редко случалось, чтобы Радван приходил в госпиталь без предупреждения.

— Что случилось?

— Я уезжаю.

Вот этого она больше всего и боялась. Аня схватила его за руку.

— Надолго? Куда?

— Наверное, надолго, но с возвратом сюда. В Красноводск.

— Значит, уходите? — спросила она через минуту.

— Уходят, — с грустью подтвердил Радван.

Санитары уже бежали с носилками; девушка, несшая белье, недружелюбно поглядела на Аню, прижавшуюся к Стефану. Он поцеловал ее и увидел, что она плачет.

— Ну, иди, — прошептала она, — уходи быстрее. И будь осторожен.

Мир стал вдруг для Ани каким-то пустым, другим — неизвестным и чужим. До сих пор каждый час, проведенный вне госпиталя, имел свой смысл: приходилось то ждать, то спешить, то переживать быстро проходящую радость. Теперь закончилось дежурство, и время, которое принадлежало ей и должно было доставлять ей радость, оказалось ненужным.

Она возвращалась теперь с работы не спеша, а до этого всегда торопилась. Останавливалась на перекрестках, проходила мимо очередей, разглядывая лица мужчин, как бы надеясь увидеть среди них Стефана.

Когда же впервые она решила, что это любовь? Может, в тот день, когда выбежала из дома и пошла к нему? Он стоял на пороге, глядел на нее, не веря, потом обнял. А может, еще раньше? На Волге? Когда это случилось, все остальное оказалось неважным? А теперь она приходила в ужас от ожидания, и ночи, больше всего ночи, беспокоили ее, когда никак не спится и приходят всякие дурные мысли. Может, надо было поступить так, как советовала Кашельская?

На кухне Екатерина Павловна варила суп и очень обрадовалась, увидев Аню.

— Пообедаешь с нами?

Она поцеловала ее и прошла в свою комнату.

— Что так рано? — удивился Зигмунт.

— Стефан уехал в Красноводск, — сказала она, садясь на койку.

— Очень хорошо, — буркнул Павлик.

Заметив слезы в глазах Ани, он сел рядом с ней, погладил по голове и тут же убрал руку, как бы испугавшись ненужной жалости.

— Я правильно сказал, — сказал Зигмунт чуть мягче, — и не сердись на меня. Обязан был сказать, хотя тебе и неприятно, но ты должна с этим согласиться. Я знал и предупреждал тебя, что этим все и кончится.

— Говори! — Вдруг ее охватил ужас; она почувствовала, что хочет крикнуть: «Я ничего не хочу знать!»