До последнего солдата

Гауптману не раз приходилось видеть, как таким вот образом потешались над пленными красноармейцами, партизанами и местным населением солдаты зондеркоманд.

☺– У вас появились еще какие-то вопросы? – и впрямь ухмыльнулся Беркут.

Улыбка его была жесткой и властной. Гауптман даже позавидовал ему. Если то, что этот капитан с сорок первого сражается у них в тылу, верно, – а в это можно было поверить, поскольку говорит он с почти правильным берлинским произношением, – то стоит лишь удивляться, как это ему удалось сохранить такую выдержку и такую силу воли.

– Капитан, – растерянно развел гауптман руками. Очки с одним стеклом, которые он наконец надел, придавали рано сморщинившемуся лицу пленного довольно странное выражение, делая его похожим на нелепую новогоднюю маску. – Не нахожу слов, господин капитан… Вы слышали когда-нибудь об Отто Скорцени? О том, похитившем Бенито Муссолини? Ведь вы действовали в нашем тылу, а со Скорцени вы коллеги.

– Наслышан, гауптман, наслышан.

– Так вот вскоре вы сравняетесь в славе с этим моим великим земляком, австрийцем. Помяните мое слово, господин капитан.

– Мне не очень хотелось бы сравниваться с ним, поскольку и своей славы достаточно. Но это уже вопрос полемический. Старшина, личное оружие – гауптману.

– «Личное»! Какое еще «личное»? Было личным – стало колхозным, – неохотно извлек старшина пистолет немца из кармана брюк. – Такую вещь отдавать! Я бы к нему патрончики подобрал…

Андрей взял у старшины пистолет, проверил, не заряжен ли, передал немцу и спросил, все ли ему понятно. Вместо ответа, гауптман молитвенно сложил ладони, между которыми оказался пистолет, выражая свою искреннюю признательность.

– Надеюсь, слово, данное вами, – это слово офицера?

– Можете не сомневаться, господин капитан. Вы уже сделали для меня значительно больше того, что я еще только собираюсь сделать для вас.

– Вот именно.

Беркут коротко, не вдаваясь в подробности их переговоров с немцем, объяснил старшине, что ему следует сделать, чтобы гауптман попал к своим, повернулся и, не сказав больше немцу ни слова, направился туда, где его ожидал Корун.

13

Лес кончился. Петляя по кустарнику, Крамарчук чувствовал, что преследователи приближаются. Однако стрелять стали реже. Наверно, потому, что большинство из них просто-напросто потеряло его из вида и боялось перестрелять своих. А те, что бежали первыми, слишком увлеклись погоней.

По топоту сапог, по треску сучьев слева и справа от себя, сержант определил: немцы рассыпались веером, пытаясь обойти его, взять в клещи, не допустить, чтобы он снова оказался у кромки леса. Они гнали его на равнину, к долине Днестра, не понимая, что именно туда он и стремится. Потому что он уже не убегал, знал, что не убежит, и единственной целью его теперь было – добраться до своего дота.

Вот и линия старых, с лета сорок первого, окопов. Крамарчук проскочил ее, и только теперь его настиг сильный, ошеломляющий удар в плечо. Он падает, несколько метров проходит как-то по-крабьи, на четвереньках, но у следующей линии окопов, тех самых, в которых сумел спастись после ночного прорыва из окруженного дота, снова поднимается, и, все еще пригибаясь, преодолевает и ее.

Уже на гребне склона вторая пуля зацепила бедро сержанта, но он все же сумел проскочить еще несколько метров вниз, до первого яруса, скатиться с него, словно с крыши, на каменистую нижнюю террасу и, мгновенно сориентировавшись, начал уходить по склону вправо – скатываясь, пробираясь через кустарник, переползая и ссовываясь. Все ближе и ближе к тому месту, где виднелся заваленный камнями, замурованный бетонный выступ артиллерийской точки дота. Его, 120‑го дота «Беркут».

На последнем выступе автоматная очередь прошила голенище его сапог и только тогда, поняв, что партизан уже не в состоянии будет подняться, немцы прекратили огонь, и не спеша, тяжело отдуваясь, утирая рукавами шинелей вспотевшие лица, начали окружать его.

Одни сбежали чуть левее дота, чтобы перекрыть беглецу путь к реке, другие спускались прямо к доту. И проделывали они все это молча, без команд, без ругани, словно вдруг разочаровались в том, что развязка наступила слишком быстро. Это было разочарование охотников, которые сумели добыть дичь слишком быстро, случайно и без каких-либо приключений.

– Я вернулся, ребята… Здесь я, – тихо проговорил Крамарчук, тяжело сползая с последнего уступа, под которым когда-то держали оборону бойцы прикрытия.

– Не стрелять, брать живьем! – прокричал Штубер по-русски, очевидно, для того, чтобы сержант мог понять его.

– Отзовитесь хоть кто-нибудь, – шептал Крамарчук, все медленнее и медленнее подползая к замурованным амбразурам. И два кровавых следа, которые он оставлял после себя на каменистой крыше дота, отмеряли последние метры его жизни.

– Но вот теперь-то мы уж точно разопнем его на кресте! – победно порычал фельдфебель Зебольд. – И никто не сумеет вырвать его из моих рук!