До последнего мига

Неужели он шёл сюда только затем, чтобы услышать этот звон? Ему было больно. Окажись у него сейчас в кармане бутылка водки, он не задумываясь распечатал бы её и сделал из горлышка несколько крупных глотков. Хотя и говорят, что одному пить нельзя, когда пьёшь один — это, мол, болезнь, которая ничем хорошим не кончится, но бывают минуты, когда человек должен, просто обязан пить один. Иначе ему не выдюжить.

— Дядя, в этой квартире никого нет, — услышал Каретников голос за спиной, вздрогнул, словно бы от неожиданного толчка, покосился через плечо.

Увидел, что дверь квартиры, находящейся по другую сторону лестничной площадки, открыта, на пороге стоит высокая серьёзная девочка лет двенадцати и с кокетливым, вполне взрослым любопытством смотрит на Каретникова.

— А где же они? Где жильцы?

— Они сюда ещё не переехали, — сообщила девочка, помяла себе пальцы. Наверное, девочка эта училась музыке, пальцы у неё были длинными, развитыми, лицо тоже было удлинённым — признак особой стати, рослая будет девчонка, глаза золотисто-медовые, серьёзные, исполненные доброты и света.

— Как не переехали? — не понял Каретников. — Как не переехали, когда они тут давно живут.

— Не-ет, те, которые жили здесь давно, уже не живут, а те, которые получили эту квартиру недавно, ещё не переехали.

— Быть этого не может, — пробормотал Каретников, отер рукою лицо. Спросил тихо, на что-то ещё надеясь: — А как фамилия тех, которые… ну, которые сюда переезжать собираются?

— Старенковы, — ответила девочка.

Выходит, точно — в этой квартире новые жильцы. Каретников снова отер лицо: дурацкая какая-то потребность поселилась в нём — когда худо, обязательно вытирать лицо Такое ощущение, будто прямо на коже паук свил паутину, и её всё время хочется счистить, слишком уж он мешает. А счистишь — на руке ничего, кроме горячего едкого пота.

— Старенковы, не Коробейниковы, — обмякнув внутренне, пробормотал Каретников.

— Кто такие Коробейниковы? — спросила девочка.

— До войны здесь жили Коробейниковы. Семья профессора Коробейникова. В феврале сорок второго года от всей семьи тут оставалась лишь одна девушка, Ирина Коробейникова.

— Стоп-стоп-стоп! — девочка прижала палец к губам. — Красивая такая была, да? Лицо такое… ну… э-э-э… как у актрисы, да?

— Она училась в институте и занималась теорией цирка.

— Когда выносили вещи из этой квартиры, то дворничиха показывала нам фотокарточки этих жильцов. Под стёклами, в рамках. Там девушка была, очень красивая… Она?

— Не знаю. Как зовут дворничиху?

— Александра Тимофеевна, — в девчонкином голосе появилась жалость, взрослое кокетливое любопытство, бывшее во взгляде, пропало. Предупреждая вопрос Каретникова, девочка добавила: — Она во дворе живёт. В нашем же доме, только вход со двора.

— Вещей много… было много? — спросил Каретников.

— По-моему, нет.

Что-то омертвело, окостенело в Каретникове. Одних война огрубляет, превращает в железо — ни на что эти железные люди не реагируют, даже на собственную боль, а с других, напротив, живьём сдирают кожу, каждая ранка кровоточит, приносит беспокойство — до всего этим людям бывает дело, на любые слёзы, на любую обиду и боль они обязательно отзываются, и всё мертвеет, костенеет в них, когда беда накрывает своим душным пологом и их самих, делается им невмоготу. Случается, что такие люди спиваются — это бывают очень умные и сердобольные пьяницы, как правило, редко умеющие сдерживать собственные слёзы, а случается, превращаются в стойких трезвенников, добрейших людей, готовых помогать всем и вся, не обращающих внимания на собственное здоровье и благополучие, на свой дом, — ерунда, мол, всё это, плевать, — таким людям всегда бывает свойственно простодырство, как иногда едкие на язык остряки обзывают святую простоту, — главное, чтобы другим было хорошо, чтобы люди улыбались, песни пели… Каретников, кажется, принадлежал ко второй категории людей.

Кивком поблагодарив девочку, он двинулся по ступенькам вниз, вышел из подъезда на улицу, подставил под холодный ветер потное лицо. В глаза ударил крапивно-острекающий воздушный хвост, вышиб слёзы, а может, и не слёзы, а что-то непонятное и очень больное. Выходит, и мать, и фронтовой друг были правы — Ирины больше нет в живых.

Он медленным шагом обошёл дом кругом, увидел чистый двор, в углу которого стоял облезлый остов от автобуса, никак не вяжущийся ни с заботливо подметенным двором, ни с самим домом — вальяжным, графской внешности, — что-то крайне убогое, сирое, ободранное являл собой этот старый футляр, снятый с колёс и словно бы забытый здесь, на выскобленных задворках. Вместо стёкол в окна футляра была врезана фанера, на двери висел замок с медными дужками — видать, трофейный, только у немцев Каретников и видел замки с медными дужками. Каретников понял, что в этом облезлом корыте дворничиха хранит своё хозяйство, под ключ сама себе сдаёт метлы, скребки, веники, тряпки и жестяной форменный значок с чёрной надписью «дворник» и персональным номером.