До конечной

— А ну-ка, смотри сюда, вот в эту точку и улыбайся как я. Ок?

Прислоняюсь щекой к его щеке, навожу на нас камеру и делаю селфи.

— А теперь давай нахмуримся вместе. Вот так. Да. Ты молодец, — делаю ещё одно. И ещё. — И снова улыбнёмся. А хочешь, можно ещё строить рожицы. Видишь, это совсем несложно.

Не замечаю, как фотосессия переходит в какую-то ненавязчивую игру. Если бы здесь присутствовала Яна, нам бы не удалось найти столь тесный контакт. Решение остаться наедине с сыном пришло внезапно и принесло свои удовлетворительные результаты.

— А мона я сам назиму на копку? Я хацю как ты, — тычет пальчиком в экран, сбивая все настройки.

— Ой... — испугано.

Возвращаю всё обратно.

— Вперёд, у тебя получится, — заверяю его.

— Пап, ой Зень, а Яну мы сфоткаим?

— Как только я расскажу тебе нашу с мамой историю. Договорились?

— Ага.

— Смотри сюда. Видишь, как мы с тобой похожи, — перелистывая готовые фотографии, указываю на наше с ним сходство. — У нас одинаковый цвет глаз, их разрез и даже ресницы. А ещё у тебя вот здесь, на подбородке слева есть маленькая родинка, как у меня. Заметил? Можешь на мне потрогать.

Тим касается пальцами моей трёхдневной щетины и взвизгивает.

— Ай, ты колюций, как ёзик, — следом заходится звонким смехом, заряжая этой позитивной эмоцией и меня. Когда наш хохот стихает, парень внезапно бросается мне на шею и притихает словно мышонок.

— Ты чего, Тимоха? — отставляю мобильный в сторону, прижимая его к груди. Ощущаю, как быстро барабанит его сердечко. У самого пульс подскочил на максимум, гремит в ушах. — Что случилось, сынок? Ты чего меня пугаешь?

— Ницево… — шепчет придушено. — Я плосто… Плосто тебя лублю! Как папу Адея, но есё бойсе. Сийно-плисийно…

Сглатываю подступивший к горлу ком. Таким болезненным никогда его не чувствовал. Горло сдавило до хрипа. Проморгавшись от выступивших слёз, прислоняюсь губами к его виску и горячо шепчу:

— Я тоже тебя люблю, сына, сильно-пресильно.

— Вот так? — ручонками до хруста в косточках сжимает мою шею, а я прикусываю губу, чтобы не пустить слезу в такой момент. Втягиваю резко воздух и на выдохе заверяю:

— Сильнее, чем ты можешь себе представить. Просто боюсь тебя придавить…

Глава 28. Баш на баш

Евгений

Время в компании сына летит незаметно. Я рассказываю ему всё, даже то, казалось бы, о чем не стоит говорить. Не вижу смысла водить ребёнка за нос. Придёт время, и он всё равно узнает правду от других «добрых» людей. И еще неизвестно, в какой форме. Вот тогда к разочарованию добавится и ощущение того, что родные люди ему лгали.

— Вот такая у нас с мамой вышла грустная история, — добавляю я, сворачивая наш нелёгкий разговор. На сегодня он узнал более, чем достаточно. — Теперь ты понимаешь, почему мама с Андреем к тебе не вернутся? — закрепляю то, над чем мы с ним работали дольше сорока минут.

— Патамуста их бойсе нет? — звучит его слабый, дрожащий голосок, от которого грудь разламывает, а внутренности наполняются расплавленным свинцом. Его груснячий взгляд ещё больше добивает. Держусь, сцепив зубы, подавая ему пример. И он словно понимает это, делает тяжкий вздох и расслабляется, беря меня за запястье.

— Верно, сынок. Но у тебя есть мы, — накрываю маленькую кисть своей ладонью и несильно сжимаю её. — Есть Янка, я, бабушки, дедушка. И мы все тебя очень любим. Всегда помни об этом.

— Ты нас тоцьна не блосис?

— Не брошу, родной. Даже не думай об этом. Выбрось эти мысли из головы!

— Но ты не лазлешил Яне остаться. Пациму?

Теперь мне приходится поглубже вдохнуть и ещё раз собраться с мыслями.

— Я не хотел, чтобы Яна слушала о наших с мамой отношениях.

— Пациму?

— Потому что она моя женщина. Ей был бы неприятен этот разговор. Понимаешь?

— Пациму неплиятен?

— Ну как бы тебе объяснить… — на секунду задумавшись, вспоминаю о крестнице. Валентин рассказывал про их детский поцелуй. Жаль, что я этого момента так и не вспомнил. — Тебе же нравится Женечка?

— Оцень.

— Если бы она тебе рассказала о каком-нибудь мальчике, который дарил ей всякие вкусняшки и целовал за это в щёчку, тебе было бы приятно?

— Я бы ему молду нацистил!

— Ого! — округляю глаза. — Где ты это услышал?

— От дяди Луса. А цево?

— Да так. Ничего. Понимаешь, Тимоха, когда женщина влюблена в мужчину, ей неприятно слушать о его бывших женщинах, с которыми он целовался в щёчки, скажем так. Даже если это было давно. Они потом начинают ревновать, затем выдумывают проблемы, короче говоря, ищут повод для ссор.

— Но Яна не такая. Она никада не лугала меня и тебя не будит. Она доблая.

— Я знаю, малыш. Знаю, — спешу успокоить его, принимаясь гладить пальцами по виску. — Когда ты вырастишь, ты всё поймёшь. А сейчас мне нужно переодеться и отправиться к доктору в больницу, чтобы он осмотрел мою шишку. А ты беги к бабушке и позови Яну. Они, наверное, волнуются. Особенно Янка.