До и во время

Как я уже говорил, своих чеченцев он распустил сразу, лишь Сванетия признала его права на родовые земли; разбой он считал за грех, знал, что его руки по локоть в крови, в том числе и людей невинных; десять лет он вел настоящую войну, и время разбирать, кто прав, а кто нет, случалось у него редко. То, что Саломея его дождалась и была дана ему в жены, он считал прощением Господа, и годы, которые ему еще оставались, собирался прожить, занимаясь богоугодными делами: хотел, например, выстроить на свои средства в Кутаиси лечебницу для увечных, а в остальном — совсем тихо, в молитве и покаянии. Но теперь, когда Господь, не дав им и одной ночи, отнимал у него Саломею, он понял, что она получена неправым путем, Господь ничего ему не простил и простить не готов. Но тогда зачем ему было жить? Вот он и не сопротивлялся.

Хотя Саломею пытались задержать и в спальне, и на лестнице, она выскочила во двор как раз в то мгновение, когда из-под ног Георгия вышибали скамейку. Здесь, во дворе, ее тоже хотели остановить, но вид ее был столь безумен, что в последний момент все отступали и никто так до нее и не дотронулся. Добежав до платана, превращенного в виселицу, она прыгнула вверх и, ухватив мужа за шею, повисла на нем. То ли она хотела напоследок обнять его, запомнить его тело, то ли думала своим весом быстрее затянуть петлю и сократить его мучения. Выглядело это, как будто повешены они оба. Картина была настолько страшная, что все, кто был тогда во дворе, оцепенели, никому и в голову не пришло подойти и, расцепив ее руки, увести в дом.

Едва Саломея прижалась к мужу, она почувствовала, что плоть его поднялась, плоть Георгия поднялась с такой силой, что Саломее вдруг показалось, что она может больше не держаться за его шею, плоть удержит ее сама. Зубами она слегка подтянула рубаху вверх, она была все в той же своей льняной рубахе, чуть-чуть раздвинула ноги, и этого хватило: тут же она почувствовала, что он вошел в нее. Кстати, Виссарион сказал мадам де Сталь, что подобному не следует удивляться — случаи эрекции у повешенных нередки, они даже описаны в медицине: веревка перетягивает сосуды на шее, но сердце еще продолжает гнать кровь, и та, устремившись вниз, наполняет плоть. Потом Саломея поняла, что не только плоть мужа, но и семя его в ней; в голове ее поплыло, и она, все так же вцепившись в него руками и ногами, потеряла сознание. Оргазм их слился с его предсмертными судорогами, хрипами, и хотя десяток людей стояли чуть ли не вплотную к дереву, никто ничего не заметил. Ее сняли и отнесли в дом, когда Георгий уже давно затих.

Набег кончился, бандиты, и вправду ничего не взяв, ускакали. Саломея как будто совсем пришла в себя, была спокойна и тверда. Она велела отвести себя обратно в спальню, и там под ее наблюдением в ту же ночь были тщательно заложены камнями все три окна и дверь. Она разрешила оставить лишь два отверстия, оба размером в кирпич: одно в окне, чтобы знать время дня и ночи, другое в двери, через которое ей должны были давать пищу.

Спустя полгода разговоры о страшной свадьбе Игнаташвили стали сами собой затихать, домочадцы по взаимному уговору старались жить так, будто ничего не случилось, даже был сделан ряд попыток уговорить Саломею прекратить заточение и выйти из кельи. Для этого в Джари дважды приезжали родители Саломеи, но особенно настойчивы были тетки Георгия. Дом остался без мужчин, они страшились, что, как и в его малолетстве, все у них будет отнято, а сами они изгнаны из родных мест.

На руку Саломеи объявилось к тому времени немало претендентов из влиятельнейших грузинских родов, и оба семейства были заинтересованы вновь выдать ее замуж. Сначала близкие считали, что убедить Саломею, что шаг этот необходим, будет несложно. Жизнь ее с Георгием так и не была начата, ее привязанность к мужу вряд ли могла быть сильной; чем дальше уходила та ночь, тем лучше она, молодая красивая женщина, должна была понимать, что ни ей, ни даже Георгию не нужно, чтобы она ставила на своей жизни крест. Собственно, ничего другого мать и тетки Георгия и не хотели ей сказать. Однако ни с кем из них она разговаривать не пожелала, и в конце концов они отступились, оставили ее в покое. Решили, что время, как известно, лечит, и, может быть, когда-нибудь она сама захочет вернуться в мир. Сейчас же торопить ее не надо.