До дневников (журнальный вариант вводной главы)

Вечером 24-го он говорил по телефону со своей школьной подругой и будущей женой. Она спросила его, видели ли мы газету «Известия», а узнав, что не видели никаких газет, сказала, что надо посмотреть. Алеша обегал близлежащие ларьки, но газеты этой не нашел. Утром мы полетели в Батуми, и там на пляже я увидела, что какие-то рядом расположившиеся мужики читают газету, и при этом несколько раз прозвучала фамилия Сахарова. Я одолжила у них газету, и мы прочли заявление 40 академиков. 

Самое большое впечатление оно произвело на меня. И не своим содержанием, а в связи с одним эпизодом, случившимся за два или три дня до нашего отлета из Москвы. Мы с Андреем получали (на самом деле — покупали, но так тогда говорилось) продуктовый заказ в столовой Академии. На выходе с нами столкнулся незнакомый мне человек. Он долго жал руку Андрею и с захлебом несколько раз повторял, как он лично (как все мы — кто мы?) уважает и ценит Андрея. И в заключение сказал очень громко, так, что слышали окружающие: «Андрей Дмитриевич, вы наша совесть!». Когда он выпустил руку Андрея и мы оказались на улице, я спросила Андрея, кто это. Он ответил — академик Вул. И меня потрясло, что имя этого человека стояло одним из первых под этим заявлением. Я, конечно, понимаю, что подписи стояли по алфавиту, но уж очень свежо в памяти было воспоминание про «нашу совесть». Получалось — раз есть «наша», то свою совесть иметь не обязательно. 

Утром мы, следуя своему плану, уехали в Кобулети, решив, если найдем жилье (гостиницы там не было), провести там оставшиеся дни. Нам повезло, видимо, в связи с окончанием сезона. «Дикари» уже разъехались. Мы нашли комнату в доме рядом с морем. Пляж был почти безлюдным и бесконечным и на север, и на юг. Вода в море теплющая и хрустально чистая (в Батуми — сплошная нефть). Алешка без конца учил Андрея плавать, а я без конца цитировала: «И в тяжбе борющихся качеств Займет по первенству куплет За сверхъестественную зрячесть Огромный берег Кобулет. Обнявший, как поэт в работе, Что в жизни порознь видно двум, — Одним концом — ночное Поти, Другим — светающий Батум» (Борис Пастернак. «Волны»). Мне всегда (еще с детского чтения «Колхиды» Паустовского) хотелось побывать в Поти. Но и в этот раз не получилось. Поплавали, и надо было возвращаться в Москву. 

Мы вернулись в самый разгар антисахаровской кампании в прессе. При нас она приобрела черты антисахаровско-антисолженицынской, и внезапно, как будто кто-то повернул выключатель, весь этот «гнев народа» прекратился. Теперь, когда появился доступ к документам КГБ и ЦК КПСС, известно, что выключатель действительно повернули.[20] 

В ответ на газетную кампанию в СССР на Западе прошла волна выступлений общественных деятелей, политиков и ученых в защиту Сахарова и Солженицына. Особенно важными Андрей считал выступления ученых и, в частности, телеграмму (на самом деле пространное письмо) президента Американской Национальной Академии Филиппа Хандлера президенту АН СССР М.В. Келдышу. Она была опубликована в газете «Нью-Йорк Таймс» 11 сентября. 

Ответ на нее обсуждался на самом высоком уровне — на заседании Политбюро ЦК КПСС 17 сентября. На это заседание был приглашен М.В. Келдыш. Обсуждалась аналитическая записка КГБ СССР (также от 17 сентября), подписанная Ю.В. Андроповым. 

Из протокола заседания: «Брежнев: Может быть, подумать этой комиссии о том, как изолировать этого Сахарова. Может быть, сослать его в Сибирское отделение Академии наук СССР. Голоса: В Нарым его надо сослать, а в Сибири он будет опять мутить воду». 

18 сентября Галич и Максимов написали Обращение к новой Чилийской администрации в защиту Пабло Неруды, которое подписал и Андрей. Неруда тогда (по сообщениям радио) был взят под домашний арест, и о дальнейшей его судьбе не поступало никаких известий. В письме, в частности, была такая фраза: «Насильственная смерть этого великого человека омрачит на долгие времена объявленную вами эпоху возрождения и консолидации Чили». 

А 25 сентября в «Правде» появилась статья «Недостойная позиция». В ней все три автора Обращения, но в первую очередь Андрей, обвинялись в поддержке Пиночета. Мы «Правду» не выписывали, но утром нам кто-то из друзей сообщил об этой статье. Отнеслись мы к этому сообщению более чем равнодушно. 

Накануне — 24-го у Тани родился сын, и мы были переполнены радости, но и некоторой тревоги, потому что младенец, по словам врача, был пока не очень активен. А днем, видимо только-только раскрыв «Правду», позвонил Зельдович. Трубку сняла я и сразу радостно сообщила — Яков Борисович, у нас мальчик родился. А он мне в ответ резко сказал: «Вы бы лучше, чем радоваться, за другим своим мальчиком, вашим любимым Андреем, следили». Как холодной водой облил. Я ему тут же выпалила, что другой мальчик давно совершеннолетний, так что в няне не нуждается. И передала трубку Андрею.