Дни в Бирме

Глотнуть собрались все. Бармен, и робея и сияя, стоял возле стола с подносом. «Землетрясение, сэр, большое землетрясение!» – вдохновенно повторял он. Его разрывало желание говорить! обсуждать! Впрочем, и остальных тоже. Едва утихла дрожь в ногах, нахлынул прилив невероятной жизнерадостности – вспоминать о землетрясении так весело; сознание, что тебя не погребло под кучей камня, необычайно воодушевляет. Наперебой шумели голоса: «Ого! Меня так ударило, кошмар!» – «Чувствую, опрокинуло и прямо шмякнуло!» – «Думаю, что это? стая дворняг паршивых, что ли, под полом бесится?» – «Тряхнуло, а я про себя – ну, бомба!» – чувства требовали излияния и подтверждения. Даже старого бармена допустили к общей беседе.

– Наш бармен, я полагаю, должен помнить много землетрясений, не так ли? – глядя на лакея, с редкостной для нее любезностью протянула миссис Лакерстин.

– О да, мадам! Много, очень много! 1887-го, потом 1889-го, и в 1906-м, и в 1912-м – много помню, мадам!

– В 1912-м потрясло ничего себе, – заметил Флори.

– О, сэр, а в 1906-м еще сильнее! Страшный был удар, сэр! Большой идол упал с храма буддистов, так что сатханабанг, их главный священник, мадам, сказал бирманцам – плохой знак, рис не уродится и скот ящуром заболеет. А первое землетрясение я помню, когда еще служил тут в клубе чокрой, когда сахиб майор Маклеган под стол упал и клялся, что пить бросит навеки, – он сразу и не понял, что землю затрясло. Тогда еще крышами двух коров убило…

Члены клуба засиделись до полуночи, и бармен чуть не до половины двенадцатого развлекал публику, плетя свои истории. Обычно пренебрежительно не замечавшие его, сегодня европейцы были с ним ласковы, даже хвалили. Землетрясение – лучший путь к единству человечества. Еще парочка крепких подземных толчков, и сахибы пригласили бы бармена индуса сесть c ними за стол.

Что касается предложения руки и сердца, оно было отложено. Нельзя же, в самом деле, смешивать разговоры о землетрясении и женитьбе. Тем более, в тот вечер Флори больше не имел возможности остаться с Элизабет наедине. Но это ничего не значило, ведь он знал уже, что она принадлежит ему. Утром успеется договорить. На этой мысли, примиренный с миром и после бесконечно долгого дня уставший как собака, Флори уснул.

16

Снявшись с заляпанных известкой птичьего помета ветвей мощных кладбищенских пинкадо, стервятники распластали крылья и широкими кругами поднялись в вышину. Несмотря на ранний час, Флори уже бодро спешил в клуб, чтобы, дождавшись Элизабет, сделать наконец формальное предложение. Некий неясный инстинкт побуждал его завершить это дело до возвращения коллег и приятелей из джунглей.

За калиткой он неожиданно увидел новоприбывшую персону. По плацу легким галопом скакал молодой человек на белом пони, с длинным тонким копьем в руке. Несколько сикхов (судя по всему – сипаи[23]) бежали сзади, держа за уздечки двух пони бурой масти, гнедого и каурого. Подойдя ближе, Флори приостановился и громко поздоровался; в захолустных местечках непременно приветствуют даже незнакомцев. Всадник ловко, красиво развернулся и подскакал к тропе. Это был несомненно конный офицер, лет двадцати пяти, худощавый, но очень стройный. Голубоглазое лицо распространенного в английской армии, несколько кроличьего типа, с открытым треугольником торчащих под верхней губой зубов, смотрело, однако, взглядом кролика смелого, сурового, порой свирепого, а подчас даже по-солдатски безжалостного. Сидя на лошади как влитой, выглядел незнакомец чрезвычайно лихо и доблестно. Светлые глаза превосходно оттенялись румяным гладким загаром, и весь он, в белом высоком топи из оленьей кожи, в сиявших матовым дорогим блеском тугих высоких башмаках, являл собой эталон элегантности. Флори сразу почувствовал себя рядом с ним как-то неуютно.

– Рад вас приветствовать! – сказал Флори. – Недавно прибыли?

– Ночью, последним поездом, – коротко бросил заносчивый мальчишеский голос. – Меня с командой сюда вызвали выручать ваших в случае чего. Лейтенант Веррэлл, военная полиция, – все же представился он (не спросив, правда, об имени Флори).

– Да-да, мы слышали, что к нам направили отряд. Где вы остановились?

– Пока в дак-бунгало[24]. Болтался там какой-то черномазый, акцизный или что-то вроде, я его вышиб. Тухлая дыра, а? – вздернув подбородок, повел он глазами на городок.

– Как все пристанционные поселки. Вы надолго?

– Слава богу, только на месяц или того меньше. До дождей обратно. Но что у вас за пакость вместо плаца? Нельзя, что ли, всю эту дрянь выкосить? – спросил он, хлестнув сухой бурьян концом копья. – Какая тут игра в поло и все такое?

– Боюсь, с поло вам здесь не повезло. Лучшее, что мы можем предложить, это теннис. У нас всего восемь европейцев, и три четверти времени мы в джунглях.

– Черт, вот дырища!