Дни в Бирме

– Сомневаюсь. Видите ли, у подобных полукровок, взращенных на помойке и полуграмотных, нет стартовой площадки. Европейцы, гнушаясь ими, не подпустят карикатурную родню и к самым ничтожным штатным должностям. Ничего кроме милостыни, пока дурачки не бросят жалких потуг быть «белыми». Однако же не бросят и понятно – капля белой крови их единственный капитал. Бедняга Френсис, как ни встретишь, все с рапортом о своей лихорадке. Понимаете? Считается почему-то, что туземцев она не треплет. То же самое здоровенные шлемы от солнца – демонстрация своих нежных европейских макушек. Так сказать, родовой герб бастардов.

Рассуждения Флори девушку не убедили, лишь вновь задели потаенным сочувствием метисам, которых Элизабет наконец для себя классифицировала, отнеся к сорту мексиканцев, итальянцев и прочих «даго», в кинофильмах всегда изображающих плохих.

– Ужасно выглядят – такие хилые и льстивые, и лица такие неблагородные. Это ведь явное вырождение? Я слышала, что полукровки всегда наследуют самое скверное с двух сторон?

– Не знаю, вряд ли. Евроазиаты частенько далеки от совершенства, но иного при их условиях ждать трудно. Вот наше к ним отношение действительно самое скотское, словно бы эти экземпляры заводятся от сырости. Происхождение их известно, стало быть, нам и отвечать за их существование.

– Нам?

– Ну, отцы же у них были.

– О!.. Это… Но ведь это же не мы. Только последний негодяй мог бы… могли вот так с туземками, вы не согласны?

– Совершенно согласен, лишь замечу, что в данном случае негодяями были посланцы святых миссий.

Флори вспомнилась полукровка Роза Мэрфи, соблазненная им в 1913 в Мандалае. Вспомнилось, как он крадучись выскальзывал из дома и ехал, прячась в плотно зашторенной повозке; вспомнились завитые тугими локонами волосы Розы, ее мать, сухонькая старая бирманка, наливавшая ему чай в гостиной с горшком папоротника и плетеным диваном. И позже эти написанные на дешевой бумаге, бесконечные душераздирающие письма, которые он перестал вскрывать.

После тенниса Элизабет вновь заговорила о Самуиле и Франциске:

– А с этими двумя кто-нибудь дружит, приглашает их к себе?

– Боже упаси! Абсолютные изгои. С ними даже не разговаривают, исключительно «здравствуйте-прощайте», а Эллис и того не скажет.

– Но вы ведь сейчас с ними говорили?

– Что ж, у меня склонность к попранию приличий. Речь о благородных пакка-сахибах, от которых я изредка дерзаю отличаться.

Опрометчивая реплика. И выражение «пакка-сахиб», и все его значение Элизабет уже вполне усвоила, так что разница позиций прояснилась. На Флори был брошен почти враждебный взгляд – нежное, гладкое как лепесток, девичье лицо умело смотреть на удивление жестко, с особым холодком, блестевшим в круглых стеклах очков. Очки вообще выразительная штука, порой повыразительнее глаз.

Итак, Флори сам ничего не понял и к себе доверия не вызвал. Внешне, однако, все шло довольно гладко. Подчас он раздражал Элизабет, но память о его подвиге в день знакомства еще держалась, и примечательно, кстати, что девушка пока как-то не замечала его ужасного пятна. К тому же все-таки имелись некие увлекавшие ее сюжеты – охота, например (тут она проявляла редкий для своего пола энтузиазм), а также лошади (увы, в этом предмете Флори был менее сведущ). Они договорились вскоре вместе поехать на охоту. Оба готовились к экспедиции с нетерпеливой, хотя не совсем совпадавшей, страстью.

11

Утренняя прогулка в город походила на плавание сквозь жаркие волны. Навстречу Элизабет и Флори, шаркая сандалиями, тянулись с базара бирманцы, быстро семенили стайки щебечущих, сверкавших гладкими черными головками девушек. С обочины, разломанные хваткой мощных тутовых корней, осколки плит гневно таращились резными масками демонов. Еще одна старая смоковница, обвившись вокруг пальмы, гнула, заламывала стройный ствол в беспощадной многолетней борьбе.

Гуляющая пара приблизилась к тюрьме, громадному квадратному строению с бетонной стеной футов двадцать в высоту. По гребню стены расхаживал, скребя когтями, тюремный ручной павлин. Две тройки матерых мосластых арестантов в робах из мешковины и таких же колпаках на бритом темени, нагнув головы, волокли груженые землей телеги под надзором индуса конвоира. Ярко блестели кольца ножных кандалов, сероватые лица поражали смиренным равнодушием. Небрежно отмахиваясь от круживших над ней наглых ворон, прошла женщина с корзиной рыбы на голове. Где-то поблизости морским прибоем шумели голоса.

– Здесь прямо за углом базар, – пояснил Флори, – забавное местечко!

Поддавшись уговорам, спутница согласилась осмотреть развлекательный объект. Проследовали дальше. Огороженный вроде большого загона для скота, базар состоял из теснившихся по кругу низеньких, крытых пальмовым листом ларьков. Крик, толчея, искрящийся каскад одежд всех цветов радуги. Позади рынка виднелся широкий мутный речной поток, стремительно мчавший коряги и пряди пены. У берега качалось множество привязанных к шестам остроклювых сампанов с нарисованными на бортах лодок глазами.