Дни, полные любви и смерти. Лучшее

Лафферти часто обвиняли в упоенности кровавым гротеском, но смерть у него символизирует перерождение, как в личном, так и вселенском плане, и ключ к этой символике – в классической работе Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса». Бахтин писал, что Рабле «требует для своего понимания существенной перестройки всего художественно-идеологического восприятия». Так же и с Лафферти: его фантастика саморефлексивно описывает механизм восприятия, необходимый для такой «существенной перестройки».

В научно-фантастическом сообществе Лафферти часто вызывал недоумение, и к таким недоумевающим применимы слова Бахтина: «Очень многих Рабле отталкивал и отталкивает. Огромное же большинство его просто не понимает. В сущности, образы Рабле еще и до сегодняшнего дня во многом остаются загадкой». Параллели между Рабле и Лафферти можно множить до бесконечности, и работа Бахтина – бесценный источник для понимания того, откуда происходит эстетика Лафферти.

Для Лафферти, как и для Рабле, «весь мир представляется смешным, воспринимается и постигается в своем смеховом аспекте, в своей веселой относительности». Но прежде чем постигать в этом аспекте мир, его надо сперва создать. Именно в фантастике Лафферти нашел жанр, как никакой другой приспособленный для творения и разрушения миров, – своего рода лингвистическую лабораторию, где он мог экспериментировать с человеческим восприятием сколько угодно.

Фантастика для него – жанр, обладающий неисчерпаемым потенциалом перерождения; и все же столь многие авторы создают новый мир лишь для того, чтобы его поверхность однообразно эксплуатировали однообразные персонажи. В тот самый миг, когда фантастике следует быть наиболее активной, когда, говоря словами Бахтина, «существующий мир оказывается вдруг чужим» и «раскрывается возможность подлинно родного мира, мира золотого века, карнавальной правды», фантастика слишком часто отворачивается от громоподобного космического смеха карнавального сознания.

Эндрю Фергюсон. «Лафферти и его мир»[3]