Дневник наркомана

Поворот тропы, и мы вдруг вышли туда, где в склоне холма образовалась котлообразная вмятина; на дне ее серебристо пенился ручей, протекая меж огромных валунов, величественно разбросанных по лону долины. Друг против друга, выступая из покрытых травою склонов, стояли три застывшие краснокаменные иглы; они горели еще ярче, потому что на них был выплеснут остаток багрянца, похищенный из кладовой заката; и поверх самой высокой из них вырастала на фоне горизонта, поражая своим видом, каменная колонна. Закрытый купол из мрамора, обрамленный у основания балконом, венчал округлую башню, со множеством бойниц, готических по виду, но украшенных геральдическими лилиями; и все это было установлено на восьми величавых колоннах, соединенных арками, задуманными как широкие окна. Когда же мы добрались до башни по змеившемуся ряду ступенек и мегалитическим камням, выложенными в горном склоне, мы увидели, что пол под сводами башни представляет собой сложную мозаику. В каждом из четырех углов стояло по каменному трону, а в центре находился восьмиугольный мраморный алтарь.

Четверо глав Аббатства уже успели облачиться для церемонии; однако теперь они вооружились четыремя предметами — копьем, чашей, мечом и диском, сняв их с колонны, в которой была дверь и винтовая лестница, служившая единственным доступом в помещение наверху.

На один из тронов уселся Бэзил, на другой — сестра Афина; тем временем белобородый старец и молодая женщина, которых мы раньше не видели, заняли два оставшихся. Без каких-либо формальностей, помимо нескольких ударов по полу, церемония началась. Впечатление было ошеломляющее. С одной стороны, гулкая пустота амфитеатра, возвышенность самой сцены и крайняя естественность участников торжества; с другой, поразительная изысканность произносимых слов и отточенная ясность понятий, от которых нельзя было уйти.

Я сумел вспомнить один или два пункта Символа Веры — вот, что они гласят:

— И я верую в единую Гностическую и Католическую Церковь Света, Жизни, Любви и Свободы, Слово Закона, которой есть THELEMA.

— И я верую в причастие Святых.

— И поскольку мясо и вино трансмутируют внутри нас ежедневно в духовную субстанцию, я верую в Чудеса Мессы.

— И я признаю единое Крещение Мудрости, каковым мы достигаем Чудесного Воплощения.

— И я исповедуюсь моей жизнью единой, неделимой и вечной, которая была и есть и будет впредь.

Я всегда говорил себе, что не обладаю ни единой искоркой религиозного чувства, и все-таки Бэзил однажды рассказал мне, будто слова "Страх Божий есть начало премудрости", следует переводить, как "Изумление перед силами природы есть источник мудрости".

Он утверждает, что каждый, интересующийся наукой, по необходимости религиозен, и что те, кто ею гнушаются и брезгуют, вот кто настоящие богохульники.

Но меня действительно всегда отталкивала идея любой церемонии или ритуала. И вот опять же, идеи Бэзила фантастическим образом отличаются от представлений других людей. Он говорит: "А как насчет обрядов и церемоний, используемых на электростанции".

Я слегка подпрыгнул, когда он сделал это замечание. Столь разрушительно оно оказалось по отношению ко всем моим представлениям.

— Большая часть ритуала, — согласился он, — пустая обрядность, но если существует в человеке такая вещь, как так называемая сила духа, она требует выработки, накопления, контроля и приложения путем использования соответствующих мер, и они-то как раз и формируют истинный ритуал.

И в самом деле, таинственная церемония, проводимая в этой его титанической башне, произвела на меня определенное впечатление, какой бы по большей части малопонятной она ни была для меня с одной стороны, и отталкивающей для моих протестантских инстинктов с другой.

Меня не могли не поразить слова уже самой первой молитвы.

— Господь видимый и осязаемый, для кого эта земля только скованный холодом клочок огня, что движется вокруг тебя годами и днями, источник света, источник жизни, источник свободы, да подвигнет нас твое вечное излучение на длительный труд и наслаждение; дабы могли мы постоянно вкушать от твоих щедрот, и чтобы можно было нам, каждому на своей собственной стезе, дарить свет и жизнь, пищу и радость тем, что обращаются вокруг нас, не умаляясь в массе и лучезарности вовеки веков.

Эти слова были преисполнены глубочайшего религиозного чувства, они отдавали торжественностью мистерий и, тем не менее, самый твердый материалист не смог бы возразить ни на одну из данных идей.

После обращения к силам зарождения и размножения, все снова поднялись на ноги и приветствовали Смерть по-возвышенному просто, ничего не скрывая, ни от чего не увиливая, но глядя в лицо этого громадного события с безмятежным достоинством. Сам этот жест — приветствовать смерть вставанием, впечатлял своим благородством.

— Предел всему живущему, ты, чье имя непостижимо; будь благосклонна к нам, когда придет твой час.

Служба завершилась исполнением гимна, который прокатился, подобно грому меж холмов, и был отражен эхом каменной толщи Телепила.