Дневник наркомана

     Я решил, что не помешает слегка перекусить. На самом деле мне нужен был не обед, а общение с людьми. Просто ума не доставало понять, что это так. Но нет никакого человеческого общения. Каждый  человек одинок навсегда. Однако, если вы окружены более-менее приличной компанией, вы можете забыть про  этот ужасающий  факт  на  достаточно  долгий  период,  чтобы  дать  вашему  мозгу оправиться от острых симптомов заболевания - то есть от размышлений.

     Прав был мой  старый командир. Я  слишком много думаю; как Шекспир. Это занятие  и заставило его написать чудесные  вещи  о сне.  Я правда  подзабыл какие  именно; но было  время,  когда  они меня впечатляли. "Старикан  знал, какой это ужас, отдавать себе отчет в чем-либо", - говорил я себе.

     Поэтому,  когда я заглянул в  кафе, полагаю  истинным моим мотивом была надежда найти там кого-то, с кем я мог бы проговорить до утра. Люди считают, что многословие - признак  многомыслия.  По большей  части это  не так; даже напротив  -  это  механическая  уловка  организма,  с  целью  снять  с  себя мыслительное напряжение; также как упражнения мышц помогают телу  забыть  на время о своем  весе, о своей боли, изношенности, и о  своей предопределенной гибели.

     Вы  видите какие мрачные  мысли могут посещать молодого  человека, даже если он и ходит у Фортуны в любимчиках. Это заразная болезнь цивилизованного мира. Мы  находимся  в  переходном периоде  между  крестьянской  тупостью  и чем-то, что еще как следует не развито.

     Итак,  я вошел в  зал кафе  и присел за один из  мраморных столиков. На мгновение  я испытал радостный  трепет - оно мне  так  сильно  напомнило про Францию, про те дни, когда я испытывал яростный азарт от игры со Смертью.

     Я не увидал там ни  одной  знакомой  души. Но двух мужчин  за  соседним столиком я знал, по крайней мере, в лицо. Кто не знал этого свирепого седого волка  -  человека,  созданного для сражений, высокий  лоб которого, тем  не менее, выдавал его презрение к  мирской суете.  Противоречивые элементы  его натуры сыграли с ним злую шутку.  Джек Фордхэм звали его. В свои  шестьдесят он все еще оставался самым беспощадным и неумолимым из публицистов. "Багровы и  клыки, и когти", - как  сказал Теннисон. И все же он  по-прежнему находил время писать великие вещи; и не дал в битве с этим миром деградировать своей мысли, а стилю испортиться.

     Напротив него сидел слабенький, добродушный журналист-работяга по имени Вернон Гиббс. Он практически  в  одиночку заполнял своей  писаниной номер за номером  одного   еженедельника,   причем   делал  это   год   от   года   с изобретательностью  опытного  шелкопера и  трудолюбием механического орудия, отточенного длительной практикой.

     Но  при  этом он продолжал мнить о себе нечто, ибо инстинкт подсказывал ему,  что  он был  создан для лучшей участи. В результате чего  он  только и делал, что спивался все больше и больше.

     В госпитале  я  узнал, что тело человека  на  семьдесят  пять процентов состоит из воды; но  в данном случае,  как в старой песенке, видимо он был в родстве с тем МакФерсоном, у которого был сын:

     "Что женился на Ноевой дочке
     И едва не испортил потоп
     Выпив всю воду.
     Он так бы и поступил,
     В этом я убежден,
     Только будь туда намешано
     Три четверти или больше
     Виски "Glen Livet".

     Хрупкая фигура молодого старика с  опухшим  носом,  который портил  его природную  выдающуюся  красоту,  пусть  и  подпорченную  годами  сумасшедших страстей,  появилась в кафе.  Его  холодные  голубые  глаза  были  юркими  и злобными.  Он  производил  впечатление  некой  твари,  вылезшей  из  темного закоулка - пришелец с  того  света,  озирающийся  кого бы сцапать. За ним по пятам ковылял  его  прихвостень  -  огромный,  распухший, бледный как мучной червь  детина,  похожий  на  таракана в  неопрятном  черном  костюме,  плохо сидящем,  нечищенном  и закапанном.  Его белье было грязно,  а  опухшее лицо изрыто прыщами; жуткая злая ухмылка висела на его мокром рту, чье внутреннее убранство напоминало пережившее бомбардировку кладбище.

     Едва  они вошли,  все кафе  забурлило. Чего-чего, а дурной  славы  этой парочке,  вожаком в которой был граф  Бамбльский, хватало. Казалось,  каждый почуял в воздухе беду. Граф  подошел к соседнему от меня столику и умышленно остановился в шаге от меня.  Глумливая усмешка перекосила его рот. Он указал на двоих за столом.

     - Пьяница Бардольф и Старинное Ружье,  - сказал он, гневно дергая своим луковичным носом.

     Джек Фордхэм не полез в карман за ответной колкостью.

     - Славно  прорычал, Задница, - ответил он спокойным тоном, и так метко, точно вся сцена была отрепетирована заранее.