Дневник нарколога

— Потому что дорожными рабочими там вкалывают русские и украинцы. А у них одна забота — какую-нибудь халтуру найти. Тянут они дорогу где-нибудь в Баварии, рядом с хозяйством местного бауэра. Крестьянина по-немецки. Заходят к нему на огонек и предлагают: хочешь, мы тебе асфальтовую дорожку вокруг дома забабахаем? Кто же не хочет? Они ему: семь тысяч евро нам на карман, и к утру будешь как канцлер со своей фрау по асфальту разгуливать. По рукам, по ладоням, и в результате у крестьянина «прошпект» рядом с домом, а у автобана проблемы, потому что часть асфальта ушла налево, и его пришлось заменить глиной и коровьим навозом.

Ребята помолчали, прихлебывая вспотевшее пиво.

— Так что я теперь Женя Головастый, — внезапно оживился экс-Ферапонтов. — Копф по-немецки — голова.

— Лучше Женя Башковитый, — предложил свой вариант Кулигин, — или Женя Мозговой.

— В общем, Копф — всему голова, — подвел итог великолепный Жека, — а имя у меня, знаешь какое?

— Какое?

— Ойген. Это Евгений по-древненемецки. Как у нас, допустим, Ферапонт.

— Ну, Ферапонт, ну, Головастик, — прыснул Кулигин, — как тебя только трудовой немецкий народ терпит?

— По сравнению с турками я просто ангел, — заверил Женек, — а потом мои трое детей — лучший вклад в немецкую экономику. Они ведь уже настоящие немцы, не то, что я.

— Каждый должен приносить пользу тому Отечеству, где он родился, — напыщенно высказался порядком задутый Пашка.

— Ты думаешь, здесь кому-то нужны твои мозги? Ошибаешься. Если ты придешь к какому-нибудь российскому инвестору и предложишь ему новейший способ выращивания райских яблочек, он пошлет тебя подальше. Ему это не нужно. Больно хлопотно поливать, удобрять и ждать полгода урожая. А знаешь, что ему от тебя требуется?

— Что?

— Креативность по-русски. Если ты, допустим, придешь к инвестору с раздвижной лестницей и скажешь, что у тебя на примете есть замечательный яблочный сад и с помощью твоей лестницы можно быстро обобрать чужой урожай. Вложений ноль, отдача — пятьсот процентов. Вот такие предложения встретят горячий отклик и понимание.

— Хочешь стихи послушать? — зашмыгал носом Кулигин. — С тоски, понимаешь, даже стихи начал писать.

— Давай.

Я отбился от всех. Я на самом краю.
Серп Луны уподоблен веночку.
Никогда не умел я топтаться в строю,
Но не чаял пропасть в одиночку.
Вроде был весельчак, вроде свойский пацан,
И усы не щетинил в угрозе.
Почему же все гонят меня к праотцам
И мечтают распять на березе?
То ли нос воротил. Не желал пить вина
С разношерстною сволочью вместе,
То ль от прожитых лет задубела спина
И не гнется в положенном месте…

— Достаточно, — прервал душевное половодье Копф, — это похоже на присказку: вот лежу я охаю, а прохожим по ху… Неинтересно никому. Вот если бы ты…

— Менты, — напрягся Кулигин, увидев серые фуражки из-за кустов, — или полицейские, черт их теперь разберет. Ух, они нам сейчас устроят качели за распитие в общественном месте.

— Спокуха, — хмыкнул Женька, — говорю только я, а ты молчи как партизан. Я, я, геленваген?

Полицейские, предвидя легкую поживу, приближались, укоризненно качая головами.

— Русланд и дойчланд — фрондшафт! — завопил Копф, размахивая своим немецким паспортом как пропуском в рай.

— Иностранцы, что ли? — сразу утратили приподнятое настроение блюстители порядка. — Кажись, немцы.

Евгений внезапно пустился в пляс, распевая походные немецкие марши.

— Во, немчура, дает. Во, разошелся, — менты с опаской стали поглядывать на Женю.

А Копф то изображал нижний брейк, то демонстрировал русскую присядку, а то скакал мелким бесом вокруг остолбеневших блюстителей порядка. Потом Женя от нижнего брейка перешел к верхнему: он резко подпрыгивал и норовил ударить сверху по милицейским фуражкам. Сева таращил глаза и с ужасом ждал развязки этого балета. Между тем Ферапонтов-Копф, зажав свой немецкий паспорт в зубах, словно кинжал, принялся танцевать лезгинку, потом семь-сорок, наконец, схватив полицейских за плечи, пустился в пляс между ними. Менты отпрянули в разные стороны и, поддерживая свои пострадавшие фуражки, дали деру. Вслед им несся громовой хохот разошедшегося гостя столицы.

— Уф, — пытался отдышаться Женя, — а представляешь, если бы я им русский паспорт показал? Как думаешь, чем бы дело закончилось?

— Тебе бы пожизненный срок обломился, — каркнул Пашка.

— Сто пудов, — схватился за живот Ферапонтов-Копф, — а иностранцев в России заранее побаиваются и уважают.

— Знаешь, я про один случай тут читал, — рассмеялся Кулигин, — хочешь посмеяться?

— Валяй.