Дмитрий Самозванец

Это положение становилось все более и более натянутым. Письма из Кракова, а также от Бучинского открыли царю, что фонды его стремительно падают и что король сомневается в его дружбе. Собственные догадки приводили его к тем же заключениям. Однако Дмитрий еще не унывал. Он притворялся удивленным, почти возмущенным. В чем его подозревают? Почему не верят его преданности и признательности королю Сигизмунду; почему сомневаются в его желании удовлетворить короля? Дмитрий рассчитывал, что Рангони рассеет досадные слухи. Он обещал оказывать королю полное уважение и обращаться к нему даже не как к брату, а как к отцу. Чтобы доказать это, он возобновил свои предложения относительно Швеции. Сигизмунду стоит только сказать слово, и над Карлом и принцем Густавом совершится кара. Дальше этого уступки Дмитрия не шли. В качестве вознаграждения за них он хотел, чтобы полностью и официально были признаны его титулы. Это был не простой каприз. За спором из-за формы скрывалось нечто более серьезное. Важность этой стороны дела сам царь объяснил Рангони: «Пронесся слух, — сказал он, — что я обещал уступить несколько областей польскому королю. Крайне необходимо категорически опровергнуть это. Вот почему я настаиваю на моих титулах». Говоря так, царь открывал правду лишь наполовину. Не только шел слух о территориальных уступках, но, по всей видимости, он был, безусловно, прав. Теперь Дмитрий отказался от своих прежних обещаний; пользуясь посредничеством Рангони, он хотел осведомить Сигизмунда о невозможности настаивать на передаче Польше русских областей. Перейдя затем к польскому вопросу во всем его объеме, он ограничился высокопарными общими местами: более конкретные свои решения он откладывал до прибытия воеводы сандомирского. Легко догадаться, какой прием ожидал послов, которые должны были именовать «непобедимого Цесаря» великим князем, и ехали, чтобы отнять у Дмитрия половину его царства.

В свою очередь, Дмитрий даже не давал себе труда прикрыть свое отступление. Он отказывался наотрез и не затруднял себя пустыми извинениями. Откуда же бралась у него эта смелость? Не чувствовал ли он в Польше какой-нибудь поддержки? Этот вопрос — далеко не праздный. Он заслуживает того, чтобы на нем остановиться.

В то время, как Дмитрий торжествовал победу, Польша переживала чрезвычайно опасный кризис. Сигизмунд III не умел завоевать симпатии своих подданных. Его скандинавский характер был чужд «французам севера»: их легко воспламеняющаяся, непостоянная натура была прямой противоположностью ледяной сдержанности короля. Мы уже говорили, что политика Сигизмунда была столь же непопулярна, как и сама его личность. Он не обладал ни открытой добротой Ягеллонов, ни твердым характером Батория: нация не чувствовала себя связанной с ним. Господствующая черта короля, т. е. незыблемость его религиозных убеждений, делавшая его столь дорогим папе и католической партии, навлекала на него неукротимую вражду диссидентов и их приверженцев. Все растущее общественное недовольство вылилось в апреле 1605 г. в «рокош», т. е. возмущение, признаваемое, благодаря смелой фикции, законной формой протеста.

На самом деле этот протест польских вольностей был простым предлогом для гражданских войн. На этот раз междоусобие приняло самый ожесточенный характер. Вся страна была охвачена анархией. Оппозиция созывала сеймы, излагая свои обиды, произносила зажигательные речи, организовывала вооруженные силы. Наконец, она объявила короля низложенным и дала ему несколько сражений. При этом она вела переговоры с королем, как самостоятельная держава. Сигизмунд подвергся большим опасностям и чуть не лишился трона. Лишь с большими усилиями, 8 октября 1606 года это ненавистное королю восстание было подавлено и порядок восстановлен.

Оказывается, что сторонники рокоша были заподозрены в тайных сношениях с Москвой и даже в том, что ими была предложена царю корона Ягеллонов. Дмитрий якобы принял это предложение. Чтобы довести дело до конца, он согласился оказать своим сторонникам щедрую денежную помощь, а также поддержать их вооруженной силой. Бесспорно, это обвинение было тяжко. Но настолько ли вески данные, подтверждающие его? Действительно, иногда как будто можно встретить намеки на нечто подобное. Так, например, в одном письме к нунцию Рангони исповедник короля отец Барч сожалеет, что Дмитрий дал себя склонить льстецам, обещающим ему польский престол. Далее он взвешивает шансы царя на прощение при краковском дворе.

Некий анонимный автор утверждает более категорично и определенно, что он слышал из уст самого Сигизмунда, будто Дмитрий готов отправить сторонникам рокоша сто тысяч флоринов и будто поляки видели в Москве полки, предназначенные на помощь восставшим.

Такие слухи распространялись, по крайней мере, в высших сферах, и каждый давал им свою оценку. Так, нунций Рангони рассматривал их с точки зрения интересов церкви. Велевицкий пишет не колеблясь, что Дмитрий одно время хотел «лишить Сигизмунда его королевства».