Дмитрий Гулиа

Какой-то строитель — человек грамотный — оставил рельефную надпись о том, что великий царь такой-то на окраине своего государства руками местного правителя заложил город или крепость на двадцать шестом году царствования в месяц сева. Свое исследование Турчанинов опубликовал в «Вестнике древней истории» (№ 3, 1965, Москва). Академик Василий Струве определил его как «несомненно крупное научное открытие в области истории Кавказа и Ближнего древнего Востока…»

Майкопская плита — памятник древнейшей письменности Кавказа — свидетельство связей Колхиды, в том числе Абхазии, со странами Ближнего древнего Востока…

Христианство в Абхазию проникает в первые века нашей эры. Уже в шестом столетии Пицунда является резиденцией епископа абхазского. В восьмом-девятом веках мы видим сильное Абхазское царство, противостоящее агрессивным устремлениям арабов и персов. В средние века начинается упадок: Абхазия сжимается до нынешних границ, до состояния княжества, которое турецкий султан завоевывает без особого труда и_напряжения.

Трагедией абхазцев, как и многих сотен тысяч горцев Северного Кавказа, — повторим еще раз — было махаджирство. Эти ужасные события как бы увенчали многовековые страдания абхазцев, о которых хорошо сказал молодой поэт Юрий Лакербай: «Старые, старые боли в землю глубоко зарыты, камни абхазского поля, вы — как надгробные плиты!..»

Но вернемся к эпосу.

Нартские сказания вы можете обнаружить и у народов Северного Кавказа. Не является ли абхазский нартский эпос перепевом уже существующих? Этот вопрос я задал себе, когда абхазские товарищи предложили мне перевести «Приключения нарта Сасрыквы и его девяноста девяти братьев», или «Нартаа», как сами абхазцы называют свой эпос, на русский язык.

И, как всегда в литературных делах, я тогда первым долгом посоветовался с отцом.

— Задумано замечательное, — сказал отец. — Кабардинцы уже издали свой эпос о нартах. Издали эпос о нартах и осетины. Абхазские нарты никак не будут копией ни того, ни другого… Но вот времени на перевод уйдет немало.

— На мою долю приходится только проза, — пояснил я.

Отец улыбнулся:

— Нарты — произведение прозаическое. Стихов очень немного. Поэтому взвесь сначала свои возможности. На перевод уйдет год интенсивного. труда, а то и побольше.

Пока я раздумывал, отец продолжал:

— «Нартаа» — вполне законченное произведение. Герой рождается, живет, борется, умирает. Хотя он и богатырь, но любит, как все, побеждает врагов, и порой испытывает горечь поражения, и нередко подвергается насмешкам. Ему не чуждо и самолюбование. Он силен, но есть существа и посильнее его. Он сбивает звезды. Он посещает многие земли, но нет для него земли краше Апсны… Советую тебе взяться за перевод, если кое-что и придется отложить в сторону.

Я сказал, что берусь.

— Тебе придется решить главный вопрос, — говорил отец. — Произведение это очень и очень древнее, с более поздними наслоениями, но оно не было записано до последнего времени. Надо подумать над тем, каков будет стиль. Много архаики в словах? Неверно. Совсем без архаики — тоже неверно. Надо решить: кто является рассказчиком? Неведомый старец начала нашей эры или сказитель наших дней?

— Сказитель наших дней, — сказал я.

— Пожалуй, так. Значит, минимум архаики. Иначе это будет искусственно. Речь должна быть живой. Подделка здесь нетерпима.

Мне казалось, что все уже ясно. Однако я чувствовал, что отец еще что-то хочет сказать. Он неторопливо достал папиросу, чиркнул спичкой, закурил.

— Вот что ты должен знать совершенно точно, — сказал он, — рассказы о нартах — любимейшие рассказы абхазцев. Нет ничего для нас более занимательного. Поэтому надо заранее решить, что это будет. Академическое издание с вариантами сказов для академических библиотек или живая книга для народного, массового чтения?

— Я за второе, — сказал я.

— И я тоже, — сказал отец.

И вот теперь, когда нет уже отца в живых, а книга «Приключения нарта Сасрыквы и его девяноста девяти братьев» вышла в свет, могу сказать, что на протяжении всей работы над переводом я старался держаться советов отца, его слова звучали в моих ушах, ими руководствовался я при малейших затруднениях…

Но вернемся назад, к тринадцатому году. В год выхода второго сборника стихов в семье Гулиа рождается сын. Им оказался автор этих строк. В одном из рассказов я писал: «Его три дня честью просили появиться на свет. И, лишь только доведя свою мать до крайне тяжелого состояния и под угрозой быть расчлененным и таким образом доставленным на свет белый, он, наконец, соблаговолил родиться, оглашая мир безудержным ревом». Да, так оно и было. И меня явно расчленили бы, если бы не дедушка, который решительно заявил:

— Я хочу внука. Подождем, моя дочь выдюжит.

И действительно выдюжила.

Это событие произошло в маленьком домике, которого уже нет. Пока ребенок рос месяц за месяцем, привыкая к новому для него миру, во дворе подымался новый дом. Его строил Дмитрий Гулиа, подбадриваемый своим тестем. А тесть, он же мой дед, рассуждал так: