Дмитрий Донской, князь благоверный (3-е изд дополн.)

Черепнин, однако, считает, что причина последовавшей ссоры — не спор о Лопасне, а попытка Москвы вбить клин в отношения между Олегом и его двоюродным братом Владимиром, князем удельного Пронска. Доказательство учёного строится на одной многозначительной, по его мнению, подробности в содержании перемирной грамоты Москвы с Ольгердом. По этой грамоте литовец обязывался не воевать с союзниками Дмитрия, в том числе с «великими князьями» Олегом и Владимиром Пронским. Безусловно, подобная «описка», узнай о ней Олег, могла нешуточно обидеть рязанца. Пронск был вторым по значению городом в его земле, а вовсе не самостоятельным, независимым, да ещё и «великим» княжеством. В подобной «описке» Олег вправе был бы углядеть желание Москвы поссорить его с двоюродным братом, войти в тайный союз с пронским князем.

Сам Дмитрий, как мы помним, не принимал участия в составлении этой грамоты, он находился тогда в Мамаевой Орде. Но всё равно за «описку», за смысл нехорошей затеи он обязан был полностью отвечать.

Следуя за ходом рассуждений учёного, можно согласиться с тем, что «описка» соответствовала определённой затее и что это вообще был излюбленный, не раз применявшийся правительством Дмитрия Ивановича приём политического ослабления князей-соседей. Приём состоял в умении найти в великом княжении сильного соперника какого-нибудь недовольного, тщеславного удельца, поддержать его и противопоставить своему противнику. Доказательством того, что так и Москва поступала, вроде бы служит пример с Тверью: Дмитрий Иванович много лет подряд действовал в пользу кашинских князей — сначала Василия Михайловича, а потом и его сына Михаила, помогая им против своего недруга, тверского великого князя.

Конечно, политическая повседневность далека от идиллии. Здесь внешние проявления то и дело не соответствуют истинным подоплёкам; обещание расходится с воплощением, слово с делом, враждебность прикрывается дружелюбной улыбкой, обман в игре почитается за доблесть, подозрительная осмотрительность гораздо больше в чести, чем благодушное доверие, и т. д.

Но было бы ошибкой считать, что в политике есть только эта её «греховная» сторона, что вся политика сводится лишь к набору некоторых механических приёмов, обманных ходов, игровых передержек, что наконец побеждает в политике лишь тот, у кого в запасе больше этих самых механических приёмов и способов обхитрить противника.

Если борьбу русских князей XIV века за политическое первенство рассматривать, допустим, только на уровне механически осмысляемых понятий «сила» — «слабость», то ясно, что каждая из «сил» обязана и даже обречена была для своего распространения выискивать у противоположной «силы» те или иные её «слабости» и возрастать именно за их счёт. Очевидно, что к таким чисто механическим противостояниям и противоборствам не могут быть применены никакие нравственные оценки. Тут каждая из сторон полностью подобна другим и в своей «силе», и в своей «слабости», и в своей «греховности».

Но если в этой борьбе подмечать не только её механическую, находящуюся на поверхности очевидность, но улавливать глубинные, корневые, долговременные побуждения, то общая картина резко усложнится и возникнет возможность для применения нравственных оценок, для определения правых и виноватых или, по крайней мере, более правых и более виноватых.

Так, два ратника, сойдясь в рукопашной схватке, равно пышут гневом и, осыпая друг друга ударами, стараются выискать в противнике слабые места, делают всевозможные обманные движения, ловко уворачиваются, стремятся достать соперника сбоку, заскочить с тыла, и в этой механике боя, в одинаковом стремлении одолеть другого они равны и взаимно грешны. Но если знать, что один заявился в чужую землю с целью пограбить, а другой вышел защитить свою землю от грабежа, то механические приёмы и ратные хитрости второго полностью или хотя бы отчасти оправдываются.

II

Желание отспорить Лопасню всё же никак не давало покоя Олегу Ивановичу. Он ждал удобного случая и дождался: московские полки ушли за Волгу — отбивать у тверичей Бежецкий Верх. Тогда-то по глухим внутренним дорогам, оставляя Оку правее, чтобы коломенская разведка их не углядела, рязанцы добрались до речки Стрелицы и на крутом холме, закрывающем от них окскую пойму, увидели прямо перед собой Лопасню — городок, укреплённый с напольной, рязанской, стороны сразу тремя валами и рвами. Земляные эти укрепления опоясывали холм полудужьями, одно выше другого. Часть рязанской рати вышла на Оку, уже прочно замёрзшую, и таким образом была перерезана возможность для связи осаждённой Лопасни с московским берегом…