Дмитрий Донской. Искупление

Впереди тысяцкий. Вдруг он приостановил коней вместе с подуздным и мечником. Свернули с дороги направо, к низкой избе под корявой сосной, но не доехали, а стали близ дороги у громадного пня. Уже было видно от полка, как там возятся малолетние отроки. Был виден заводила — постарше, как обычно, других — он сидел на том широченном пне, поджав ноги по-татарски. Стало видно и баловство: рожа у заводилы вся измазана жёлтой глиной, под татарина, на голове мурмолка из тряпок. Парнишка держал в руке длинную палку, на конце которой было привязано что-то съедобное, похожее на крупную кость. У пня в тесном загоне из жердей метались голодные собаки. Каждая норовила достать кость, высоко прядая за нею. Иногда озорник давал схватить кость одному-другому псу, но тут же на потеху ребятне вновь выдёргивал её. Если собака брала мёртвой хваткой, заводила бил её другой палкой и отымал добычу. Вой и лай увлекли детей, и они не сразу заметили полк.

— Ерлык! Хватай ерлык! Ерлык! — кричал заводила, и ему вторила вся орава. Они прыгали, хохотали и кричали наперебой:

— Тверской схватил!

— Вельми голоден!

— Ольгерд! Ольгерд напал!

— Рязань голопуза налетела! Рязань!

— Не спи, хан, эвона нижегородской крадётся! Смотри!

Но "хан" вдруг бросил палку с привадой и заорал дрянным рёвом:

— Беда-а-а!

Прыгнул с пня и кинулся бежать к избе под кривой сосной.

Только тут ребячья ватага оприметила трёх конных, а за ними и весь полк. Поздно оприметили! Кинулись кто куда, и только отрок лет семи завязил ногу меж прясел загородки, на которой он висел, и не мог утечь вместе со всеми. Казалось, он не испугался, а неторопливо рассматривал всадников, любуясь их конями, оружием, блеском доспехов. Он даже с сожалением поглядел вслед убегавшим сверстникам — напрасно, мол, сбежали, краса-то какая!

— Ерлык схватил! — промолвил отрок, указывая на крупную, тёмной масти собаку, отвоевавшую кость. Он совсем освободил ногу и теперь безмятежно почёсывал её, поясняя: — За ерлык псы-те дрались — во!

— Кто это схватил-то? — спросил громко Вельяминов, прищурив узко поставленные глаза, и покосился назад, на подъезжавшего князя.

— Великой князь схватил! — наивно улыбаясь, честно сказал малыш. Он даже расплылся щербатой улыбкой по конопатому лицу, измазанному глиной на скулах, видимо ему тоже хотелось походить на заводилу-"хана".

— Кто схватил? — коварно повторил Вельяминов.

— А великой князь!

Резкий удар плетью свалил парнишку на землю. Он закрыл головёнку руками, молча пополз в сторону на коленях, пополз за пень, а из-под ладошек, не умещаясь под ними, уже обозначился багровый шрам с тонким протёком алой крови.

— Почто взъярился, тысяцкой? — строго спросил Дмитрий, всё слышавший.

— Зломыслию противокняжему подвержены, окаянное отродье!

— Уймись!

— Я за княжу честь...

— Молчи!

А от приземистой избы под дерновой кровлей торопилась моложавая, статная баба в холщовой однорядке, в синем платке, повязанном до самых бровей, и босая. Она глянула из-под ладони на княжий полк и поняла, что где-то там остался её сын. Она увидела его за пнём и кинулась, как в огонь, как в дым, к облаку оседающей при дороге пыли. Дмитрий велел трогаться воинству. Полк двинулся, как цепь на валу колодца — ряд за рядом, и казалось, что княжьи воины, князь и его воеводы убегают от бабы, от её гнева. Она схватила малыша, прижала к себе, и только тут послышался его плач — дрянью вырвался наружу. Крепкий оказался ребёнок, до матери вытерпел! Дмитрий невольно оглянулся и увидел, как мать уносила своё дитя, отирая и целуя рассечённую голову, а у избы в тени сосны стоял мужик, верно отец. Широкую рубаху на нём пошевеливал ветер. Он стоял неподвижно, опущенные руки его тянулись к земле в обманном и страшном бессилье.

* * *

Владимир Серпуховской проводил брата до первых подмосковных перелесков. Дмитрий сам поторапливал вернуться его в осиротевший стольный град и уже снял шлем, готовясь к прощанью. Остановились. Серпуховской молча смотрел на поредевшие леса — всю зиму возили москвичи деревья на избы — и ждал, когда Дмитрий заговорит. Молчанке затянулось, и Серпуховской заметил со, вздохом:

— Истаяли до дыр, леса-то!

— Не досадуй, — успокоил Дмитрий брата. — Зато люд — московский посад и сёла взградит.

Серпуховской тоже снял шлем, но прощаться в ту минуту им не пришлось: в задних рядах послышался ропот. Дмитрий с ближними привстал в стременах к увидел, что вослед им скачет во весь опор целая сотня на косматых степных лошадях — татары! Выше голов, выше пыли металось в воздухе поднятое на копьё тёмное жало конского хвоста.

Гридники, окружавшие князя, первыми вынули мечи, но Дмитрий остановил их и велел трогать вперёд, однако коня пустил лёгкой грунью, и татары вскоре настигли княжий полк. Они что-то выкрикивали по-татарски и по-русски, но Дмитрий не останавливался, и, лишь когда они обтекли москвичей справа, где обозначилась большая поляна, и выскакали вперёд, Дмитрий поднял руку и остановил полк.

— От Сарыхожи, — буркнул Серпуховской.

— По всему видать... — так же тихо отозвался Дмитрий.