Дмитрий Донской

– Да я и твержу: почто нам греки, когда свои есть. Разве Захарий с дружиной своей Архангельский собор хуже греков расписал? В Чудовом теперь московитяне себя покажут!

Дмитрий спросил:

– А в Новгороде, сказывают, грек Феофан у Спас-Преображенья работает.

Много его похваляли.

– Слыхивал, – сказал Бренко, – он церкву Федора Стратилата расписал.

Легко пишет. Черту с чертою не сводит, а образы как бы воздухом объяты либо ладанным дымом окурены. Так легки.

– Надо и его на Москву перезвать. Надо все лучшее со всея Руси в Москву брать.

– Перезовем, Дмитрий Иванович!

Отрок от княгини пришел звать к трапезе.

Большой, тяжелый, Дмитрий мгновенно, как взмах крыла, поднялся:

– Пора уж!

Они пошли. В трапезную гридню вели сложные переходы. Любы княжескому сердцу витые пути.

Гридня была застлана попросту – ряднами. Утварь на столе деревянная, разрисованная – и солило, и солоница, и брашно. Чужих сотрапезников не было, и княгиня вышла полдневать с мужем. Один Бренко в родстве не был, но, видя его каждый день при муже, привыкла княгиня считать сего боярина за своего – с Дмитрием рос, вместе гнезда разоряли.

Отроки служили в белых рубахах до колен, в белых исподниках, босые не для чего летом сапогами топать.

Поднесли каждому таз, полили из ордынского кувшина на руки, подали полотенце, расшитое красными павами. Бренко задержал шитье.

– На такое рукоделье суждалки искусны.

Дмитрий повернулся к нему:

– Ты, я вижу, дела женских рук по всей Руси сведал?

И вдруг покосился на Евдокию. Но она потчевала Боброка и не вникала в их разговор.

– А насчет Суждаля ты верно понял. Это Овдотьин рушник, оттоль привезен.

– День нонече хорош! – сказал Владимир.

– А любо было бы в такой денек утеху срядить, – отозвался Бренко. Время марно, воздухи легки. Славно было бы в лесах лося взять, плечи размять.

– Думаешь, от охотницких утех у князя твоего чрево убудет? засмеялся Дмитрий Иванович.

– У меня б за Кудриным! Хороши леса!

– По всей Москве таких лосей нет, как на Сетуни, – сказал Боброк. Невидная речка, а добычлива. Намедни пастухи двух косуль видели небывалых – рога как у туров, а ноги оленьи. Туда и свейские олени заходят, седые.

– Отец Сергий сказывал: в прошлом годе в самую Троицкую обитель стадо вепрей закинулось. Пришлось отцу Сергию посохом их изгонять со своего огорода. Всю, говорит, капусту выломали, – сказала Евдокия.

Боброк ответил:

– Вепрье мясо как бы псиной отдает. Не уважаю.

Евдокия попрекнула:

– Ты, Дмитрий Михайлович, слыхивала я, медвежьи окорока коптишь. Я такой дичины брезгую.

– Ее вкус со свининой схож. Но жир много гуще. К медвежатине я приобык на Волыни, Овдотья Дмитриевна.

Владимир Андреевич заметил с раздражением:

– Эн Ольг Иванович в Рязани приобык с татарами конину жрать.

Алексей-митрополит еще о том его запрашивал.

– Тьфу! – передернулась Евдокия. – А что ж он ответил святителю?

– В Орде, говорит, истинно – поганился. А в Рязани – чист.

– Он и соврет – дорого не спросит! – усмехнулся Дмитрий Иванович.

– С волками жить – по-волчьи выть! – возразил Бренко.

Боброк покачал головой:

– А кто неволит его жить с волками? От Рязани до нас ближе Орды.

Евдокия любила, когда за ее столом говорил Боброк. Легкий его голос будто таил в себе силу и ласку.

– С Ольгом договориться мудрено, – сказал Бренко. – Говорит – в глаза смотрит, а глядь – повернулся ветер, и Ольг повернулся.

– Я его не виню, – сказал Дмитрий. – Как подумаешь: каждую минуту могут татары навалиться, селы пожечь, отчины разорить, все княжество вытоптать, – не могу винить.

– Ты миролюбием дивен, Дмитрий. Всякому тати рад гривну дати.

Дмитрий настаивал на своем:

– Сердцем, он всегда с нами. Но паче себя свою землю пасти обязан.

Бренко подхватил слова Дмитрия:

– Да и многострадальна Рязань. Нет на Руси другого города, где столько русской крови пролито. Ноне молодые забывать о том стали. Придет время – спомянут.

– Вот то и дивно, – заметил Боброк. – Сколько одной родни у Ольга татарами выбито, а он с ними якшается.

– А может, он ждет своего часу? – спросила княгиня.

– Князь не старица, Овдотья Дмитриевна, – ответил ей Владимир Серпуховской, – он не ждать, а ковать свой час должен. Вот как мы куем с братом.

И Дмитрий погладил руку брата:

– Спасибо, Владимир.

Отроки бесшумно служили им, собирали кости со стола, сменяли блюда.

Дмитрий ел много, сосредоточенно, а пил мало. Остальные же и Евдокия Дмитриевна хлебнули меда всласть. По телу бродило блаженное тепло, и глаза веселели.

Евдокия, нечаянно глянув в окно, воскликнула:

– Глянь-кось!

Улица взбухла от весенней влаги и от недавних дождей. Люди ходили по узким деревянным мосткам, настланным вблизи стен. На мостках стоял татарин Бурхан.

Его знали все. Отец его в Суздале был баскаком, собирал хану дань. Не Суздальский князь, а баскак был хозяином в городе. Но когда Иван Калита съездил в Орду и выговорил у хана право самому собирать для Орды дань, нечего стало делать баскакам в русских городах. Баскак выехал из Суздаля.