Дмитрий Донской

Сергий вышел вперед. Все стали на колени.

– Помолимся же, братие, близится час…

Они поднялись с колен более спокойные и более сильные. Дело их правое, время их лихое, и тое лихо пора сбросить с плеч.

Сергий взял с полки красный узелок, развернул большую вынутую просфору и дал ее князю. Большеглазый мальчик стоял у самой двери, может быть на всю жизнь запоминая полумрак этой кельи и молитву людей, собравшихся одолеть врага.

Вокруг кельи начали молча собираться люди – монахи, богомольцы, крестьяне, прослышавшие о приезде Дмитрия. Жаждая увидеть его, они рассаживались на земле, возле кельи; стояли, упершись в посохи, оборотясь лицом к Сергиеву крылечку. А на крыльце висел глиняный рукомойник, тихо покачиваясь, и лежала вязанка валежника, еще не изрубленная на дрова.

Старик паломник подошел к вязанке и взял из-под нее топор – чтоб руки не мучились бездельем, хотел поколоть дровец.

Но монах строго ему сказал:

– Не замай, тое преподобный сам колет, чужим трудом своей кельи не обогревает.

Солнце блистало недобрым, прозрачным светом, осень близилась.

Андрейша показался на пороге, и народ поднялся, торопясь к мальчику.

– Ну, что он?

– Благословил.

– Слава тебе господи! – ответил старик паломник. – Давно пора!

Набежал недолгий дождь. Люди стояли, не расходясь. От промокших одежд запахло прелыми яблоками.

Еще не прошел дождь, когда на порог вышел Дмитрий.

Старик паломник протиснулся вперед:

– Собрался, государь?

Дмитрий его не сразу понял. Старик повторил:

– Батюшко! Возьми нас с собой!

Дмитрий пошел между ними, отовсюду сжатый людьми.

– Сбираются в Москве. Туда идите.

В это время на звоннице грохнул звон, из церкви понесли иконы и хоругви, монахи запели, и народ подхватил древний напев воинственных молитв. Ведя в поводу княжеских коней, народ провожал Дмитрия, шедшего с Сергием и с князьями впереди всех. Ветер трепал их непокорные волосы, с деревьев опадали листья, дождь то затихал, то набегал снова.

Так дошли они до колодца, где в сторону от дороги отбегала узкая лесная тропа.

Тут, перед лицом всех, великий князь опустился перед Сергием на колени, и Сергий трижды поцеловал Дмитрия и благословил.

– Иди! Будь тверд! Он не допустит нашей погибели!

И Дмитрий взглянул на обрызганные дождем лица людей, обращенные к нему отовсюду.

И всем им ответил:

– Иду.

Он принял из чьих-то рук коня и, ставя сапог в стремя, поглядел: все ли видели, что Сергий благословил его на битву; это означало, что с Дмитрием – бог.

Глава 41 ВОИНСТВО

Глашатаи кричали на площади и на папертях:

– Соединяйте силы супротив врага!

Попы, встав перед алтарями, призывали народ на бой. Гонцы промчались во все города, ко всем подручным князьям: ростовским, ярославским, белозерским. У приказных изб, у городских ворот писцы читали Дмитриев призыв к походу.

Время было страдное – кончился сенокос, начиналась жатва. Жнецы, передавая серпы в руки жен, завязывали пояса, набрасывали на плечи одежины и в лаптях, еще пыльных от родных пашен, уходили в ближние города, на ратный сбор.

Между Русью и врагом еще простирались леса, туманы и реки, а тяжелой поступью из дальних княжеств и из городов уже шли к Москве русские ополчения. Шли конные рати, шли пешие. Ехали впереди ополчений воеводы.

Остановки бывали коротки, переходы долги: за шеломами лесов ждала их Москва, и каждому было лестно прийти прежде других – Можаю прежде Суздаля, Костроме прежде Ростова, – в том была гордость городов – первыми явиться на голос Дмитрия.

Высоко поднимались стены Кремля, выше стен стояли каменные башни, далеко было видно вокруг с их сторожевой высоты. В Кремле уже полно было звона оружия своих и пришлых воинов, уже всюду стояли различные говоры медлительные владимирские, певучие ростовские, быстрые костромские.

На Кремлевских стенах толпились воины и горожане, смотрели вдаль.

Снизу кричали:

– Видать?

– Явственно.

– Кто ж там?

– А небось тверичи.

– По чем судишь?

– Оружие, видать, древнее.

С башен подтверждали:

– Не наше оружие, у нас эдакое вывелось.

Вдали поблескивала щетина копий, белел чей-то конь впереди полков, и золотыми крестами вспыхивали алые стяги.

Ополчения русских городов шли к Москве. Москва их ждала, широко распахнув крепостные ворота.

Прошел слух, что через Троицкие ворота входит новгородское ополчение.

– А велико ль?

– Тысячей пятнадцать, а может, боле того. Иван Васильев Посадник привел, да с ним сын, да Фома крестный…

– Косой?

– Ага. Да Дмитрий Завережский, да Миша Поновляев, да Юрий Хромой, да…

– Может, туда пойдем глядеть?

– А чего? Сейчас тверичей глядеть будем.

Когда ополчения вступали в московские слободы, шаг их твердел, веселел. Ополченцы поднимали над остриями копий священные холсты знамен.

Тяжело раскрылись на древках расшитые золотом тверские знамена, много раз ходившие супротив Москвы.

– Неужто сам Михайло ведет?

– Не. Михайло сухожильный, этот покоренастей.

– Да и млаже, видать.

– То Холмский князь Иван, Михайлин племяш. Его мы тоже бивали. Не чаяли в Москве встречать.

И народ с неодобрением глядел: в руках тверичей – рогатины:

– На медведей, что ль?

Топоры:

– По дрова, что ль?