Дмитрий Донской

Итак, представительная новгородская делегация отправилась на переговоры с великим князем в Понеделье. (В некоторых источниках сообщается о повторном визите в московский лагерь и новгородского владыки Алексея (42, 88).) Там был подписан долгожданный мир «на всей старине» (37, 347). Главным его условием была выплата великому князю огромной компенсации — восьми тысяч гривен — за ущерб, нанесенный его казне и владениям ушкуйниками, а также новгородскими расхитителями княжеских земель («княжчины»). Из этой суммы 3 тысячи рублей выплачивались немедленно, а 5 тысяч надлежало собрать с Заволочья, жители которого принимали участие в экспедициях ушкуйников. Не откладывая дела в долгий ящик, новгородцы немедленно («сей же зимы в великое говение», то есть между 17 февраля и 7 апреля 1387 года) отправили в Заволочье своих приставов с отрядом для сбора необходимой суммы.

Важным условием мира была выплата новгородцами «черного бора» — регулярного ордынского платежа, уплачиваемого новгородцами один раз в 7–8 лет (365, 222).

Таким образом, нормальные отношения между Москвой и Новгородом были восстановлены. Князь повел войско обратно в «Низовскую землю», оставив на Волхове своих наместников и «черноборчев» — сборщиков ордынского «черного бора».

Так закончилась эта жестокая зимняя война, подтвердившая славу Дмитрия Московского как стратега, умеющего управлять многочисленными и пестрыми по составу вооруженными силами. Сложнее говорить о его успехах как дипломата, умеющего добиваться стратегических целей. В качестве компенсации он взял ровно столько, сколько предложил ему Новгород. Выплата большей части этих денег откладывалась на неопределенный срок.

Запутанность этой финансовой ситуации усугубляется одним странным обстоятельством. Остро нуждаясь в деньгах для расчетов с Тохтамышем, Дмитрий между тем именно в это время начал чеканить собственную монету. Она имела смешанный, русско-ордынский облик. На одной стороне ее было написанное арабскими буквами имя Тохтамыша («султан Тохтамыш, да продлятся его дни»), а на другой — имя великого князя, написанное по-русски (327, 26). На «русской» стороне монет встречалось и загадочное изображение петуха со зверьком над ним (327, 102). Что хотел выразить этим изображением князь Дмитрий? Приближение рассвета? Задор и боевую удаль Москвы? Или это был какой-то семейный символ потомков Калиты? Неизвестно. Как неизвестна и причина, заставившая князя в столь трудные времена тратить серебро и заводить свой собственный монетный двор…

Человек из огня

Известно, что в Средние века религия была политикой, а политика — религией. Князь Дмитрий увозил с собой из Новгорода два нерешенных церковных вопроса: оскорбительное для Москвы решение новгородцев отказаться от апелляционного суда митрополита и размежевание границ Новгородской и Пермской епархий на Русском Севере. Горький опыт и здравый смысл подсказывали Дмитрию, что прямое вмешательство светской власти в споры иерархов может иметь непредсказуемые последствия. Среди духовенства всегда найдутся желающие, «воззрев в Номоканон», отвергнуть княжеское решение и «пострадать за веру».

Столь же сомнительным по результатам выглядел и другой вариант решения церковного вопроса: поездка в Новгород митрополита Пимена. Этот вечный неудачник с сильно подмоченной репутацией мог вызвать у новгородцев только насмешки и неприязнь.

Обдумав положение, Дмитрий отправил в Новгород своего любимца — пламенного миссионера Стефана Пермского.

«Того же лета (1387) Стефан, Пермьскыи епископ, Храп ходил в Новъгород Великыи некоея ради своея потребы» (43, 151).

(Обратим внимание на то, что здесь летописцем употреблен глагол «ходил», а не «ездил». В данном контексте он имеет особый смысл. Известно, что, следуя заветам Святых Отцов — «конь исключается из употребления святых», — преподобный Сергий Радонежский все свои миротворческие походы совершал пешком. Вероятно, того же правила придерживался и Стефан Пермский. Что касается многозначительной, но, увы, сокровенной концовки — «некоея ради своея потребы», то она занимает свое место в долгом ряду летописных недомолвок.)

Епископ Стефан Пермский — за яростный темперамент прозванный Храпом — по праву заслуживает внимания историков и памяти потомков. Ключевский ставил его в один рад с преподобным Сергием Радонежским и митрополитом Алексеем. «Эта присноблаженная троица ярким созвездием блещет в нашем XIV в., делая его зарей политического и нравственного возрождения Русской земли», — писал он (179, 67).

Первое летописное известие о Стефане относится к 1383 году. «Тое же зимы Пимин митрополит на Москве два епископа постави, Михаила епископом Смоленску, а Стефана, нарицаемого Храпа, епископом в Пермь» (43, 149).