Дмитрий Донской

«Итак, суммируя данные ранних источников о Куликовской битве, сведения о походах Дмитрия 1375 и 1386/7 гг., а также фрагмента об „уряжении полков“ в своде 1539, можно полагать, что против Мамая в августе 1380 г. выступили: во-первых, отряды с территории великого княжения, т. е. (судя по составу рати 1386/7 г.) от городов (и окружающих их волостей) Москвы, Коломны, Звенигорода, Можайска, Волока, Серпухова, Боровска, Дмитрова, Переяславля, Владимира, Юрьева, Костромы, Углича, Галича, Бежицкого Верха, Вологды, Торжка; во-вторых, силы из княжеств Белозерского, Ярославского, Ростовского, Стародубского, Моложского, Кашинского, Вяземско-Дорогобужского, Тарусско-Оболенского, Новосильского, а также отряды князей-изгоев Андрея и Дмитрия Ольгердовичей и Романа Михайловича Брянского и, возможно, отряд новгородцев; не исключено участие (в полку Владимира Андреевича) отрядов из Елецкого и Муромского княжеств, а также Мещеры. Таким образом, в походе приняли участие немного меньшие силы, чем в походе на Тверь 1375 г.» (131, 37).

В поход на Мамая пошли только те, кто в той или иной мере зависел от Дмитрия Московского. Основные «игроки» остались в стороне и ждали развития событий. В этой ситуации Дмитрию нельзя было оставаться в Москве или стоять с войсками на южных рубежах своего княжества. Его лоскутное войско могло сохранять некоторое единство только в движении и перед лицом близкой опасности. Углубившись в степь, русские воины теряли надежду на спасение в случае поражения. Альтернативой победы была смерть. Такая перспектива сплачивала воинов Дмитрия, возвышала его роль как верховного главнокомандующего.

Существовало и еще одно обстоятельство, побуждавшее Дмитрия идти в степь навстречу Мамаю. Это был страх удара в спину. Ему хотелось уйти как можно дальше от двоедушных переяславских «союзников», а затем оторваться и от «дружеского» сопровождения Олега Рязанского. Медлительность Мамая, залегшего со своей Ордой где-то в глубине степей, позволяла Дмитрию в полной мере осуществить свой план.

Такая стратегия была логичной. Но уводя в степь все свои силы, он оставлял практически беззащитной Москву. Вероятно, Дмитрий надеялся, что неприступная даже для Ольгерда белокаменная московская крепость станет надежной защитой от внезапного налета любого из возможных врагов. А может быть, он просто не сомневался в том, что Небо на сей раз даст ему победу и расточит его врагов…

Московские книжники склонны преувеличивать силы Мамая и ряды его союзников. Что касается великого князя Литовского Ягайло, то рассказы о его союзе с Мамаем носят во многом легендарный характер (22, 50). Летом 1380 года литовский князь не проявлял никакой враждебности по отношению к Москве. «В то время, когда Мамай сражался с русскими на Куликовом поле, Ягайло был полностью поглощен междоусобицами в Литве и вряд ли намеревался покидать ее, чтобы полностью уступить контроль Кейстуту или своим братьям» (265, 138). Рассказ о намерении Ягайло соединиться с Мамаем на Куликовом поле можно косвенно подтвердить лишь сбивчивой записью книжника на полях одной древней рукописи (101, 191).

Сильные сомнения вызывает и участие в битве итальянских наемников из городов Крыма. Новейшие исследования показывают, что общее число потенциальных воинов в этих городах было невелико, да и те, что были, в это время отправились на войну в Византию (262, 392).

Меч и колокол

Русское войско собралось в Коломне в первой половине августа 1380 года. Князь произвел генеральный смотр своих сил и получил от разведки уточненные данные о численности противника. К сожалению, источники не сохранили каких-либо прямых свидетельств на сей счет. Однако на основе анализа косвенных данных исследователи приходят к убедительному выводу: на Куликовом поле, «по самым осторожным подсчетам, у Мамая было, по крайней мере, в полтора раза больше воинов, чем у князя Дмитрия» (298, 54). Вступать в бой при таком соотношении сил было рискованно. Прежде следовало выжать из русских земель всё, что могло представлять хоть какую-то боевую силу. И здесь последней надеждой Дмитрия оставалось московское ополчение…

Известно, что основной военной силой русского Средневековья были княжеские дружины. В зависимости от положения и состоятельности князя они насчитывали от нескольких сотен до нескольких тысяч человек. Дружины были, как правило, конными. В пешем строю сражались призванные в ополчение крестьяне и горожане. Однако само ополчение собиралось редко и только в случаях особой важности. Понятно, что в условиях отсутствия какого-либо эффективного мобилизационного механизма собрать ополчение могла только сельская или городская община. По отношению к ней не могло быть и речи о принуждении. Только очевидная опасность в сочетании с чувством религиозного долга могла заставить не имевших военного опыта простолюдинов взять в руки оружие и, оставив свои обычные дела, отправиться навстречу судьбе.