Длинный путь

- Ну... Из сорока. Шестеро уже на пределе. Гэррети вспомнил Олсона, Летучего Голландца.

- Возьмите меня в долю, - сказал он.

- Тогда подходи поближе.

Они подошли к Бейкеру, Абрахаму, Пирсону и Скрамму. Двое кожаных парней по-прежнему маячили впереди.

- А Баркович? - спросил Гэррети.

- Согласен. Сказал, что это лучшая в мире идея после платных туалетов. Они шли уже по шоссе. Гэррети видел справа уступчатую набережную, а впереди призрачный свет фонарей, на этот раз не оранжевых, а мертвенно-белых.

- Кэти! - вскрикнул внезапно Скрамм. - Я еще не сдался, Кэти! - он окинул всех безумными глазами, не узнавая. Его губы обметало, лицо пылало.

- Совсем плох, - почему-то как будто извиняясь сказал Бейкер. - Мы все время даем ему воду, а она выходит с потом. Его фляжка пуста, и другую ему придется просить самому. Это правило.

- Скрамм! - позвал Гэррети.

- Кто это? - глаза Скрамма беспокойно метнулись.

- Я, Гэррети.

- А-а. Ты видел Кэти?

- Нет. Я...

- Вот и они, - сказал Макфрис. Крики толпы снова стали громче, и из темноты выступил светящийся зеленым указатель: "Шоссе 95 Огаста Портленд Портсмут юг".

- Юг, - прошептал Абрахам. - Господи, помоги нам!

Они вышли на шоссе. Его поверхность под ногами казалась более гладкой, и Гэррети испытал знакомое волнение.

У въезда, оттеснив толпу, стояли солдаты цветной гвардии, подняв ружья. По сравнению с их алыми мундирами запыленный камуфляж солдат на вездеходе казался тряпьем.

Шум толпы внезапно стих. Единственными звуками остались стук их шагов и хриплое дыхание. Алые гвардейцы молчали. Потом из темноты раздался четкий голос Майора:

- Го-о-товсь!

Ружья взметнулись к небу стальной аркой. Все инстинктивно сжались. У них, как у собак Павлова, выработался рефлекс - выстрелы обозначают смерть.

- Пли!

Четыреста ружей выпалили, раздирая барабанные перепонки.

Гэррети сдержался, чтобы не заткнуть уши.

- Пли!

Снова грохот и резкий запах пороха. В какой книге он читал, что в воду стреляют чтобы тело утопленника всплыло на поверхность?

- Моя голова, - простонал Скрамм. - О Боже, моя голова.

- Пли!

Последний залп.

Макфрис тут же повернулся и пошел задом. Покраснев от усилия, он во всю мочь крикнул:

- Готовсь!

Сорок языков облизали пересохшие губы. Гэррети поглубже вдохнул и... Пли!

Это было жалко. Жалкий звук, потонувший в ночи. Неудачная, глупая шутка. Каменные лица солдат не изменили выражения.

- Черт! - Макфрис скривился и побрел дальше, опустив голову.

Мимо быстро проехал джип Майора. Они успели заметить отблеск холодного света на его черных очках, и толпа опять сомкнулась вокруг. Правда, теперь она была дальше: шоссе имело четыре полосы - пять, если считать траву посередине.

Гэррети поспешил на середину и пошел по подстриженной траве, чувствуя, как роса через треснувшие туфли приятно холодит его ноги. Кто-то получил предупреждение. Шоссе тянулось вперед, гладкое и однообразное, омытое светом фонарей. Тени идущих выделялись на бетоне четко, как при летней луне.

Гэррети отхлебнул из фляжки, закрутил ее и опять погрузился в дремоту.

До Огасты еще восемьдесят миль. Так приятно идти по мокрой траве... Он споткнулся, едва не упал и резко пробудился. Какой идиот сажает сосны на средней полосе? Конечно, это дерево штата, но почему бы не посадить его где-нибудь подальше?

Почему они не думают о тех, кто идет... Конечно, они не думают.

Гэррети перешел на левую сторону, по которой шли остальные. На шоссе к ним присоединились еще два вездехода, чтобы охватить увеличившуюся площадь, на которой разместились теперь сорок шесть участников. Постепенно Гэррети опять задремал. Его сознание начало блуждать отдельно от тела, как камера с заряженной пленкой, то там, то тут щелкая затвором. Он думал об отце, стягивающем с ног зеленые резиновые сапоги. Он думал о Джимми Оуэнсе, которого он ударил стволом ружья. Да, это придумал Джимми - раздеться и трогать друг друга. Ружье мелькнуло в воздухе, брызнула кровь ("Извини, Джим, тьфу ты, тут нужен бинт")... Он повел Джимми в дом, и тот кричал... Кричал... Гэррети огляделся, весь в поту, несмотря на ночную прохладу. Кто-то кричал. Ружья были нацелены на маленькую, сжавшуюся в ужасе фигурку. Похож на Барковича. Грянули выстрелы, и фигурка, стукнувшись о бетон, как мешок с мокрым бельем, обратила к небу бледное лицо. Это был не Баркович, а кто-то незнакомый.

Он подумал о том, что может пережить их всех, и тут же устыдился этой мысли. К тому же она казалась невероятной. Боль в ногах могла стать в два, в три раза сильнее, а она и сейчас временами была невыносима. И хуже боли в ногах была сама смерть, запах разложения, засевший у него в ноздрях. Под эти мысли он снова задремал, и на этот раз ему привиделась Джен. Он на какое-то время совсем забыл о ней и теперь терпеливо выстраивал в полусне ее образ. Ее маленькие ноги - толстоватые, но очень привлекательные, с тонкими икрами и полными крестьянскими бедрами. Стройная талия, круглые, гордо вздернутые груди. Мягкие черты ее лица. Ее длинные светлые волосы.