Длинный путь

Но большинство здесь не знает, зачем они во всем этом участвуют. Вот этот Баркович. Он не хочет выиграть, он хочет только смотреть, как другие умирают. Когда кто-нибудь получает пропуск, он будто становится сильнее. Но этого мало.

— А я? — спросил Гэррети.

— Ты… Ну, ты, похоже, вообще не знаешь, зачем идешь. То же самое — сейчас ты идешь потому, что боишься, но этого тоже мало. Это проходит, — Скрамм опустил глаза и смотрел на дорогу. — И когда это пройдет, ты получишь пропуск, как и другие.

Гэррети вспомнил, как Макфрис говорил: «Когда я устану… Я просто сяду и останусь сидеть».

— А с тобой, конечно, такого не случится? — съязвил Гэррети, но простые слова Скрамма напугали его.

— Нет, — так же просто сказал Скрамм. — Не случится.

Их ноги поднимались и опускались, неся их вперед, за поворот, мимо запертого на ржавый засов сарая.

— Я, похоже, понял, что такое умирание, — тихо сказал Пирсон. —Не сама смерть, а умирание. Если я перестану идти, я умру, — он сглотнул, и в горле у него булькнуло. — Может, это и есть то, о чем ты говоришь, Скрамм.

А может, нет. Но я не хочу умирать.

Скрамм печально посмотрел на него.

— Ты думаешь, знание защитит тебя от смерти?

Пирсон вымученно улыбнулся, как бизнесмен на лайнере во время качки, пытающийся не выблевать свой завтрак:

— Сейчас это единственное, что меня защищает.

Гэррети ощутил безумное чувство благодарности. Его средства защиты еще не были сведены к этому.

Впереди, словно для иллюстрации того, о чем они только что говорили, парень в черном свитере вдруг упал на дорогу и начал кататься в конвульсиях. Он издавал странные горловые звуки — ааа-ааа-ааа, как обезумевшая от страха овца. Когда Гэррети проходил мимо, одна из бьющихся рук парня задела его туфель, и он в ужасе отскочил. Глаза парня закатились, но подбородок стекала струйка слюны. Ему вынесли два предупреждения, но он ничего не слышал, и через две минуты его пристрелили, как собаку.

После этого они перевалили низкий холм и начала спускаться в зеленую долину. Прохладный ветерок приятно овевал разгоряченное лицо Гэррети.

— Здорово, — сказал Скрамм.

С высоты они видели дорогу миль на двадцать вперед. Она вилась среди лесов, как черно-серая карандашная черта, проведенная по измятой зеленой бумаге. Далеко впереди дорога снова шла на подъем и терялась в розовой утренней дымке.

— Должно быть, это то, что называют Хэйнсвиллским лесом, — сказал Гэррети без особой уверенности. — Зимой тут кошмар. Кладбище грузовиков. — Я такого никогда не видел, — с почтением сказал Скрамм. — Во всей Аризоне нет столько зелени.

— Радуйся, если можешь, — буркнул Бейкер, присоединяясь к группе. — Скоро будет не до того. Уже жарко, а ведь еще только полседьмого.

— Хотел бы я построить здесь дом, — сказал Скрамм, фыркая, как бык в жару. — Построить самому, вот этими руками, и глядеть на это каждое утро.

Вместе с Кэти. Может, так и будет, когда все это кончится.

Никто ничего не сказал.

К 6.45 ветерок прекратился, и стало припекать уже по-настоящему.

Гэррети снял куртку и стянул ее узлом на талии. Дорога больше не была пустынной — там и тут стояли машины, пассажиры которых стояли рядом, приветствуя участников Длинного пути.

У одной из машин Гэррети увидел двух девушек-ровесниц в летних шортах и легких блузах. Их лица горели волнением — древним, греховным и чуть не до безумия эротическим. Гэррети почувствовал, как животная похоть волной поднимается в нем, заставляя все его тело дрожать в лихорадке.

Вдруг Гриббл, уже проявивший себя радикалом, свернул с дороги и рванулся к девушкам. Одна из них, та, что была ближе, повернулась к нему и обняла руками за шею. Гриббл — растерянная, перепуганная фигура в пропотевшей белой рубашке, — прижал ее к себе; его руки блуждали по ее груди, животу, бедрам, не встречали никакого протеста с ее стороны.

Он получил второе предупреждение, потом третье. Когда прошло пятнадцать секунд ожидания, он оторвался от девушки, пустился бежать, упал и, кое-как поднявшись, полувышел-полувыскочил на дорогу.

— Не смог, — по лицу его катились слезы. — Видели, она хотела меня, а я не смог… Я… — его слова потонули в нечленораздельных всхлипываниях.

Он шел, держась обеими руками за живот.

— Ну, им-то хватило, — зло, как всегда, вставил Баркович. — Будет, о чем поговорить завтра.

— Заткнись! — крикнул Гриббл. — Как больно, черт! Это судорога.

— Стоячка, а не судорога, — заметил Пирсон. Гриббл молча посмотрел на него из-под упавших на лоб растрепанных черных волос.

— Больно, — снова прошептал он и медленно опустился на колени, так же прижимая руки к животу. Гэррети мог разглядеть крупные капли пота, стекающие по его шее.

Мгновение спустя он был мертв. Гэррети обернулся в сторону девушек, но они уже спрятались в своей машине. Он пытался изгнать их из своей памяти, но не мог. Каково это — прижимать к себе их мягкую, податливую плоть? Ее бедра извивались, когда Гриббл целовал ее… О Боже, они извивались… Это был спазм, оргазм, что угодно… О Господи, только бы сжать ее вот так и чувствовать это тепло… Он вдруг кончил. Теплая жидкость потекла по его промежности.