Для англоманов: Мюриэл Спарк, и не только

6. который, с одной стороны, испытывал некоторую недостаточность самоописания и, с другой, был достаточно богат, чтобы восполнить эту недостаточность с помощью аутсорсинга (наемные жанровые художники).

Собственно, вот и все, что мы хотели знать о Британской империи.

Под конец возникает вопрос: «А при чем тут искусство?» Действительно, кроме довольно постыдного определения «Последнего рубежа генерала Гордона», как «красивой картины», я не говорю ни слова о… как бы это назвать… об эстетическом, что ли. Конечно, недостаток этот можно восполнить. Artist & Empire почти на 99 процентов состоял из довольно посредственных, с точки зрения знатоков, артефактов, которые находятся за сто миль от истинных, настоящих, подлинных художников своего времени[47]. Даже обильно представленный здесь живописный ориентализм — не считая «Последнего рубежа», конечно, и еще пары работ — второго сорта, не Жан-Леон Жером, и — если брать британцев — не Уильям Аллан, не Уильям Хант и уж точно не Джон Фредерик Льюис. Были, на мой любительский взгляд, замечательные вещи, но большинство из них располагались в разделе номер шесть выставки, который состоял из двух частей: «За пределами Империи» и «Наследие Империи». Там — работы художников, родившихся и получивших образование в бывших владениях Британии; если чисто эстетски говорить о «наследии» колониализма, представленное в шестом разделе, — самое лучшее из возможных. Высокое искусство дистиллированного микса во втором-третьем поколении, прошедшее неоднократную очистку фильтром постколониальной истории и арт-стратегий ХХ века.

Но Artist & Empire совсем для другого. Сама выставка представляла собой артефакт — но «произведение искусства» в современном понимании. То есть оно не про «красоту» и даже не про художественную технику, а про то, как общество думает, и — в данном случае — как оно видит собственное прошлое. И вот тут, в самом конце, очень важно сказать чуть ли не главное. Artist & Empire — культурный феномен очень специального общества, которое равно считает себя и колонизатором и колонизированным. Эта страна населена и потомками Чарлза Джорджа Гордона, и отпрысками тех, кто отрезал ему голову, — я уж не говорю о праправнуках тех, кто, находясь под командованием первого, систематически грабил вторых. В этом — и только этом — смысле Британская империя сегодня существует, просто она теперь ограничивается территорией Соединенного Королевства. Из державы она превратилась в способ мышления и образ жизни. И если так, то фаталист Гордон, облаченный в британские армейские брюки и в египетскую феску, — один из главных ее героев.

Новые книги Нового Света с Мариной Ефимовой

Simon Schama The Face of Britain: A History of the Nation Through Its Portraits. — Oxford Univ. Press, 2017

Утром первого мая 1633 года, когда девушки Англии в венках из полевых цветов собирались украшать лентами майские столбы, дипломат сэр Кенелм Дигби и поэт Томас Хокинс обсуждали переводы «Метаморфоз» Овидия. Сидя в библиотеке замка Дигби, они разбирали такую строку из Овидия: Пока мы разговариваем, завистливое время скользит вперед. / Этот день принадлежит тебе, но уже в завтрашнем тебе может быть отказано. И в этот момент раздался пронзительный крик служанки. Обожаемая жена хозяина замка, красавица Венеция Дигби, еще утром цветущая молодая женщина с лицом, «нежным, как дамасская роза», была найдена в постели мёртвой.

Горе сэра Дигби было столь сокрушительным и нескрываемым, что выходило за рамки не только приличий, но и христианского смирения. Даже король был потрясен и приказал произвести вскрытие тела покойной, чтобы определить причину такой внезапной смерти. Но прежде убитый горем муж попросил своего друга, художника Антониса Ван Дейка, сделать портрет мертвой жены, изобразив ее спящей. И появился портрет, который позже получил название «Леди Дигби на смертном ложе».

Так описывает английский искусствовед Симон Шама историю одного из английских портретов XVII века в своей новой книге «Лицо Британии. История народа в портретах». Книга разделена на главы: «Лица любви», «Лица власти», «Пропавшие лица», и в каждой — истории десятков портретов. Среди «пропавших», например, — портрет Уинстона Черчилля кисти Грэма Сазерленда. Черчилля этот портрет, выдававший какую-то его внутреннюю уязвимость, привел в такую ярость, что он его сжег. Знатоки называют этот портрет погибшим шедевром.