Диво

- Врешь. Зачем носить цветы? Где растут, пускай себе растут. Кто это должен их носить?

- Да я не знаю. Пообещал Величке, потому что она никогда не видела.

- Все равно врешь. Должен же ты что-то делать. Борти присматривать, ловить рыбу или зверя. Добывать корни...

- Ничего не знаю.

- Вот если бы я тебе поверил, - сказал с каким-то сожалением маленький бортник.

- Так что? - без особого любопытства спросил Сивоок.

- А то, - ответил тот и отклонил лук в сторону.

Сивоок переступал с ноги на ногу, ибо до сих пор еще боялся хотя бы пошевельнуться, опасаясь, как бы глуповатый бортник не прошил его стрелой.

- Знаешь, - сказал снова бортник, - тебя как зовут?

- Говорил уже - Сивоок.

- Хорошо. У тебя и верно сивые глаза. Таких я не видел никогда. Видать, не врешь, раз у тебя такие глаза. А я - Лучук, и отец у меня Лучук, и дед. Потому что все очень метко стреляли из лука. И я. Хочешь, вон в тот сучок попаду?

- А ну, попробуй.

Стрела просвистела вверх и впилась именно там, куда указывал маленький Лучук.

- Ну? - спросил он.

- Ладно.

- Теперь видишь? Я тебя нарочно не задел.

- Гм.

- А ты не разговорчивый.

- Да нет.

- Знаешь, у тебя братья есть?

- Сказал же: никого.

- А у каждого должны быть братья.

- Пускай.

- У меня тоже нет. Знаешь. - Лучук повесил свой лук на плечо, он доставал у него до самой земли. Сивоок удивился даже, как мог парнишка натягивать тетиву. - Ты уж неси свой цветок, а потом возвращайся ко мне, и мы станем братьями.

- А как это?

- Ну, просто - братья. Всегда вместе, один за одного и один для одного.

- И что?

- А потом удерем отсюда.

- Куда же?

- За пущу.

- Я из пущи никуда не хочу, - сказал Сивоок.

- Ну, ты приходи, тогда договоримся. Я тебе расскажу. Ты еще не знаешь. Придешь?

- Ну. - Сивоок думал. - Не знаю. Может, и не найду тебя.

- Да что! Это так просто. Идти, идти - и выйдешь на нашу горку.

Сивоок немного подумал еще, но глаза Лучука сверкали так чисто и честно, что он решил быть откровенным до конца.

- У меня тур есть, - сказал он небрежно.

- Тур? - недоверчиво подошел к нему Лучук. - Убил?

- Живой.

- Так как же он - у тебя? В пуще?

- В пуще, но мой. Знаю, где лежит. Ранен.

- Давай пойдем к нему. Ладно?

- Когда я вернусь.

- Ну, я буду ждать. Хочешь, я тебе подарю что-нибудь - стрелу или нож?

- Не нужно, - ответил Сивоок, - все равно нечем заплатить за подарок. Нет у меня ничего.

- Э, да ты ведь голоден, - вспомнил Лучук. - Давай накормлю тебя. У меня есть хлеб, а мед сейчас добудем. Но только приходи.

- Приду, - пообещал Сивоок.

- Обещать легко.

Он еще не знал множества вещей. Не видел больших городов, хотя и догадывался немного о них со слов торговых людей, которые приезжали к Родиму. Не знал ни бояр, ни князей, ни императоров и почти не слыхал о них и не представлял, какая может быть связь между ним и далекими властелинами. Самое же главное, что Сивоок совершенно не представлял, в какое время он живет. А это были странные, смутные времена. Времена, когда люди созревали быстро, старились рано, времена, когда четырнадцатилетняя королева приказывала задушить ночью своего шестнадцатилетнего мужа (слишком стар для нее) и сама приходила в темную спальню, стояла на пороге в длинной льняной сорочке, держа высоко над головой свечу, присвечивала своей послушной челяди, чинившей расправу, скорую и беспощадную, и топала ногами: "Быстрее! Быстрее! Быстрее!" Это были времена, когда одиннадцатилетние епископы посылали бородатых миссионеров завоевывать для жестокого христианского бога новые пространства, заселенные дикими язычниками, и, сурово насупливая свои реденькие бровенки, поглаживая золотые панагии, украшенные сапфирами и бриллиантами, слушали, сколько непокорных убито, сожжено живьем, утоплено, изрублено и сколько покорено. "Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч"[3].

Это были времена, когда никто никому не верил, когда вчерашний союзник, получив плату, сегодня выступал против тебя, когда князь, поклявшись на кресте перед другим князем в том, что будет соблюдать мир, улучив удобный момент, отрубал мечом голову тому, с кем только что поцеловался.

Была ли тогда любовь, в том темном и мрачном веке? Наверное же была, но пряталась далеко и глубоко в дебрях, да так и осталась непрослеженной и незамеченной, и ни один летописец или хронограф не зафиксировал ничего светлого, нежного, человечного, а только кровь, развалины, предательство, коварство.

"Ибо я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее"[4].

И кто бы мог увидеть, как маленький мальчик, в безбрежной своей наивности, после многодневных блужданий в дикой пуще несет оттуда удивительно синий цветок в окруженный высоким частоколом, мрачный двор, из которого с трудом сумел убежать. Возвращаться добровольно в неволю ради какого-то цветка? Зачем? И кому нужны цветы в такое безжалостное время?

Но, видимо, когда творишь добро, не думаешь об этом. Заранее обдумывают лишь подлость.