Дивные пещеры

Но дело было даже не в этом. Не только за это любил народ Николая Ивановича. Любили его за чуткость и отзывчивость. Нужна, допустим, срочно прокладка для крана. Или хуже того – сам кран, или пробка для ванной, или килограмм цемента, чтобы замазать дырку, которую пробил сосед, приколачивая картину, – Николай Иванович всегда поможет. В текучке своих сверхнапряженных будней не забудет позвонить куда следует, и вам тут же выдадут пробку, килограмм цемента или еще чего там вам требуется. Причем, прося у Николая Ивановича пробку, вам не надо унижаться, делать подхалимский голос, съеживать плечи – вообще все то, что делает человек, когда он что-то просит. Можно было подойти к Николаю Ивановичу, когда тот вылезал из своей черной «Волги» или перед сном прогуливался по двору, и запросто сказать:

– Слушайте, Иваныч. У меня кран потек. Можно рассчитывать на прокладку? За мной не заржавеет.

На что Золотарев отвечал, улыбаясь:

– О чем речь, старина? Приходи завтра прямо ко мне, без очереди. Выпишу тебе прокладку.

И при этом еще потреплет по плечу или сожмет локоть, что, как известно, означает проявление дружеских чувств.

Естественно, никаких магарычей Николай Иванович не принимал, хотя иногда любил выпить с гробовщиком Иннокентием в беседке, что возвышалась посередине детского городка. Чисто символически, конечно. Кеша выпивает, закусывает огурчиком или еще чем попавшимся под руку – желудок у Кеши варил все, – а Николай Иванович сидит напротив, постукивает пальцем по тусклому стакану с ядовито-красной жидкостью и говорит о жизни с Кешей, поскольку с Кешей интересно было говорить: человек каждый день видит смерть и, может быть, даже знает, в чем смысл жизни. Знает, да скрывает или не может выразить, поскольку не шибко грамотный.

Во всяком случае, как жить людям, Иннокентий никогда советов не давал, а лишь все время говорил о проблемах белых тапочек, качестве гробов и месте расположения могилы. Выходило так, что настоящая жизнь и начинается только после смерти и целиком зависит от того, как отнесутся к клиенту в похоронном бюро, где работает Кеша.

Николай Иванович слушал гробовщика не перебивая, иногда, когда Кеша особенно сильно приставал на предмет выпивки, нюхал зловещую жидкость; никогда строительный начальник не смеялся над Кешиными словами. Может быть, он в эти минуты искал смысл жизни или предчувствовал свою участь и старался произвести своим уважительным вниманием положительное впечатление на Кешу, чтобы потом заполучить место на центральной аллее.

В общем, повторяем, весь двор любил Николая Ивановича.

И вот однажды, когда Николай Иванович вылезал из черной «Волги», к нему подошел ревизор Леонид Георгиевич Токарев и вежливо сказал:

– Николай Иванович, можно вас на минутку?

Золотарев знал Леонида Георгиевича так, мельком, но все же улыбнулся и сказал.

– Что, старина, кран потек?

Леонид Георгиевич не ответил на улыбку,

– Нет, кран у меня в порядке. Мне с вами необходимо поговорить.

– Только не сейчас, старина. Жду важного гостя. Ты скажи, может быть, ванна?

– Да нет… С этим все в порядке. Мне надо с глазу на глаз.

Золотарев на секунду задумался. Видно было, как на лице строительного бога боролись два чувства: чувство вечной нехватки времени и чувство доброжелательности. Чувство доброжелательности победило.

– Ну хорошо, старина, только пять минут. Жду гостя – уж извини.

Николай Иванович проводил глазами шофера, который вытащил из багажника какую-то эмалированную штуку и поволок ее к лифту.

– Дела, дела… Бежишь, бежишь, а потом – прав Кеша – хлопнешься да еще и белых тапочек не достанешь. Так что там стряслось, старина?

– Николай Иванович, вы незаконно построили себе дачу.

Наступило молчание. Улыбка обежала с лица Золотарева, и оно приобрело растерянно-обиженный вид, какой бывает у детей, когда их грубо, несправедливо оскорбят.

– То есть? – пробормотал Николай Иванович.

– Дача построена из государственных материалов и силами государственных рабочих.

Лицо Николая Ивановича начало медленно багроветь.

– Да как… – начал было Золотарев резким голосом, но потом природная сдержанность победила, и Николай Иванович закончил почти миролюбиво: – Идите, старина, занимайтесь своими делами, тем более, мне кажется, вы того… приложились.

– Нет, нет, я абсолютно трезв, – заверил Леонид Георгиевич. – И говорю с вами совершенно серьезно. Вы, может, не знаете, что я работаю ревизором, и вот в свободное от работы время я провел расследование и установил, что дача ваша, Николай Иванович, почти вся краденая.

– Ах вон что! Даже так! Ну и это не твое дело! – взорвался Николай Иванович. – Пошел отсюда, алкоголик!

Золотарев двинулся на Леонида Георгиевича, как на пустое место, и тот отскочил в сторону.

Токареву было неприятно услышать такие слова, как «алкоголик», «пошел отсюда», тем более было неприятно, что он испуганно отскочил, как виноватый мальчишка, но тем не менее вечером, когда Золотарев вышел на прогулку, он опять подошел к нему сзади и взял за руку.