Дивисадеро

Мы проехали через Большую Калифорнийскую долину, некогда являвшую собой море цветов. Джон Мюир [59]описывает «бескрайнее покрывало из кендаря… столь невообразимо густое, что каждый твой шаг затаптывает сотню цветков». Временами здешние места напоминали подлинное море. «Вся долина превратилась в океан. Многие утонули. Кое-кто пытался спастись вплавь, но их пожирали лягушки и рыбы. Лишь два народа, которых вынесло в сьерру, уцелели». Так легенда племени майду повествует о рождении Большой Центральной равнины. Первопроходцы дали рекам имена: Сакраменто и Мерсед. Таинство и Милость. Охотник Кит Карсон промышлял возле «заросших речных русел». В суровых беспокойных краях обитали бандиты и воры — Хоакин Мурьета (уверявший, что ел страуса), Джонни Воскресенье, Трес Дедос (Трехпалый Джек), Далтоны. Они разбивали стоянки под Висалией, позже превратившейся в несуразный сонный городишко. Байки учат, что у тихонь бурное прошлое.

Ныне разровненная отверделая земля испещрена переплетениями железных дорог и внушительной симметрией каналов, словно Господь впечатал в нее свою схему, придав ей здравый смысл. Теперь у нас есть низкогорные цивилизации Пиксли и Портервилля, огни Баттонуиллоу и Туларе. Однажды Куп провел бурную ночь с девицей из Туларе, о чем стыдливо вспоминал. Он «переспал» с ней, как «спал» со мной. Проклятие, что обрушилось на нас, еще не истлело. Кто-нибудь из прошлого мог бы сказать обо мне: «В жизни этой женщины есть черная метка». Но вряд ли скажет. Семья хранит свои тайны. Ведь о прошлом Большой долины остались лишь туманные слухи — о неудержимых уголовницах и свирепом Юджине Ки, который, став шерифом Туларе, отсек Трехпалому Джеку левую руку и почтовым дилижансом отправил ее в Висалию, знаменуя сомнительную победу.

Наш рефрижератор ехал по древнему морскому дну. За окном мелькали фруктовые сады, орошаемые скоротечными дождями. С той поры я прочла всю историю Большой Центральной равнины, узнала о прекрасном и незабвенном Алленсуорте. [60]Я прочла «Спрут», [61]где Туларе переименован в Боннервиль, и узнала о переселенческих волнах, привнесших мелодики иных языков — тагальского, испанского, итальянского, китайского, японского. Их носители рыли ирригационные каналы, превращая болота в цветущие сады, и в одуряющий зной добывали асфальт, как мой дед; они работали практически голые, с ног до головы вымазанные нефтью, которую отводили от выработки подле Асфальто. [62]Еще одно место, поименованное в честь полезного ископаемого. Сколько их на карте мира? Думаю, больше тех, что названы в честь королевских особ.

Мне было шестнадцать, когда с Купом в сердце я бежала от отца. Мои скитания среди чужаков продолжались еще десять лет; сама по себе, ни с кем не сближаясь, я медленно возводила уверенность в своем одиночестве. В ту первую поездку из просторной кабины рефрижератора я безотрывно пожирала все вокруг, дабы смыть то, что жило во мне. Радио наигрывало песню Бака Оуэнса «Вновь очарован тобой», [63]я заглотнула и ее. В машину я забралась на стоянке сто первого шоссе; по счастью, водитель сперва направился в Мерсед (Милость),а затем по девяносто девятому шоссе двинул на юг. Такой маршрут разводил нас с отцом. В Динубе шофер заправился мексиканскими блюдами, потом были Катлер и Висалия. В сумерки мой загадочный новый друг взял курс на юго-запад, где, сказал он, можно заночевать. Взошла луна, рефрижератор миновал апельсиновые рощи, тюрьму и въехал в опустелый город Алленсуорт. Он обезлюдел больше сорока лет назад, сказал шофер. Кроме нас, там никого не было.

В темноте я разглядела контуры десятка-другого домов. На стоянке шофер выбрался наружу, предоставив мне кабину. Я вытянулась на потертом кожаном сиденье. Наступала последняя ночь моей юности. Сколько могла, я таращила глаза. Слушала ночных птиц. Потом прислушивалась к поездам, от которых всю ночь сотрясалась земля.

Утром я бродила среди прелестных пастельных домов в покинутом городе полковника Алленсуорта. Вместе с шофером мы поднимались на крыльцо каждого строения, прохаживались по верандам и читали таблички, извещавшие, что в 1912 году в этих домах располагались магазин, гостиница, школа, библиотека. Заглядывая в окна, мы видели древнее механическое пианино, портрет Линкольна. В поездках я всегда останавливаюсь в этом бывшем городке черных, сказал водитель. Потом мы вернулись к машине, припаркованной под деревьями, и выехали на шоссе. Было рано, нас окутывал туман, прозванный наземными облаками. В открытые окна лился птичий щебет, в белом мареве через дорогу шныряли красноплечие черные трупиалы.