Диверсия высочайшего уровня

Под ногами чавкает грязная вода, скапливающаяся в яме. Ноги промокли.

Виню ли я кого-то? Нет. Ни Марину, ни Дениса. Я сам принял решение и должен за него отвечать.

Боевики скучают, но держатся. В принципе можно попробовать. Главное, встать им на линию огня, раскроить череп сначала одному, а потом и другому. У того, который передернул затвор, патрон в патроннике. Может быть, я успею первым накрыть и Тренера с его кодлой у бусика. А если и нет, то продам свою жизнь за настоящую цену.

Но рядом Лазарь. Значит, можно даже и не пытаться.

Лопата уходит на полный штык. Я копаю быстро. А какой смысл тянуть? Перед смертью не надышишься. Бред, не понимаю я всего этого. Пусть случится то, что суждено. Пожить еще полчаса или час. Зачем?

– Мыкола, ты посмотри, как ватник пашет!

– Добре.

Ничего, ребята, смейтесь. Ваша очередь тоже придет. Кого-то разорвет в клочья снарядом на фронте. Он даже испугаться не успеет. Это лучшая смерть из всех возможных. Кто-то будет умирать долго, в очередном котле, брошенный командованием без лекарств и обезболивающих, надеясь на помощь, которой так и не будет. Кого-то расстреляют на месте или кончат в какой-нибудь разборке в тылу. Вешать вас не будут. Не доросли вы до такой чести. Она достанется тем, кто повыше вас. Вешать после процесса, как в Нюрнберге, после неторопливого и обстоятельного суда.

А вы либо убежите за кордон и будете там доживать свой век в досаде и бессильной злобе, либо отсидите тут годков десять и выйдете. Ваша страна будет стыдиться вас и того, что вы делали для нее. Вот это и будет вам самое достойное наказание.

Как там писал Глеб Бобров? Война твоя безнадежна, подвиг твой бесславен, имя твое – опорочено. Вот это и будет с вами, ребятки.

– Добре. Вылезай, вата. Хорошую могилу выкопал.

Конечно, могила неглубокая, всего полметра, да на помойке. Но какое это имеет значение? У некоторых моих коллег и такой нету.

В следующий момент Лазарь шагнул назад и упал на спину, прямо на слежавшийся мусор. В обеих его руках точно по волшебству появились пистолеты «ТТ», уже взведенные.

Два правосека, контролировавшие меня, умерли мгновенно. Пули попали им в район второго-третьего позвонка, вышли через лоб и унеслись в весеннее киевское небо. Мгновенно переориентировавшись и не поднимаясь, прямо так, из положения на спине, Лазарь снял еще трех правосеков, курящих и общающихся около микроавтобуса. Ни один из них не успел даже поднять свое оружие.

Водила, единственный, кто к этому времени оставался в живых, в ужасе газанул, не закрывая двери. Он очень хотел жить и понимал, что ему осталось совсем-совсем немного.

Дверь микроавтобуса захлопнулась по инерции. В этот момент Лазарь, без рук пришедший в стойку с колена, выстрелил из правого пистолета. Автобус прокатился еще немного и остановился.

Я, опираясь на лопату, выбрался из ямы, лезвием поскоблил туфли, качнулся с пятки на носок. Нога занемела. Под ней жирно чавкала и пузырилась грязная вода. Свалка оттаивала.

Весна!..

– Дальше что? – спросил я.

– Дальше? – Лазарь посмотрел на меня умными, живыми глазами, так не подходившими к его старческому лицу. – Тебе привет от генерала Чамаева. Возьми у этих что надо и вали. Границу, думаю, найдешь как перейти. Вон, у того пошарь. – Он показал стволом пистолета на кучку трупов, в которой лежал и Тренер. – У него бабки должны были быть, он старший.

– А Комар?..

– А чего Комар? Ему все равно конец, так или иначе. Если не американцы, то друзья вот этой вот швали приговорят. Они ведь не разбираются, генерал или кто. Шестеро побратимов уехали, и с концами. Вот Комар за это и ответит.

– А ты?

– За меня не беспокойся. – Лазарь сплюнул на землю, подобрал автомат, лежащий рядом. – Ты лучше о себе думай. Мне что-то в Киеве климат разонравился. Деньги я давно отсюда вывел, а бизнес мой таков, что им можно где угодно заниматься. Как говорил великий вождь и учитель, кадры решают все. Они у меня лучшие в Европе, если не в мире, а с остальным разберемся. Устроюсь, дам тебе знать. Ты заходи, если что.

– Заметано, Лазарь.

– Ну вот и ладненько. Бывай. Удачи.

И тебе удачи, Лазарь.

Он, не оборачиваясь, пошел к микроавтобусу. Я проводил его взглядом, нагнулся и начал расшнуровывать ботинок правосека, лежащего рядом со мной. У меня туфли городские, да еще и сырые, а у этого типа армейские вибрамы, самое то для долгих пеших походов. Да и размер подходит. Пойду потихонечку, никуда не сворачивая, – рано или поздно выйду в Россию.

Форма хорошая, германская, утепленная. Лазарь в затылок стрелял, так что одежка целая и по росту в самый раз, только испачкалась немного в грязи. Конечно, с трупа, но я не брезгливый, мне лишь бы дойти.

Автомат вон тоже возьму. Надо посмотреть, который почище и поновее. Эти дятлы оружие из-под палки чистят, а мне и нечем, и некогда. Надо еще по карманам пошарить – деньги, может, конфетку, шоколадку какую найду, леденцы, хотя бы жвачку. Жрать охота.

И вообще мы еще поживем. Тем более что весна на дворе.