Диверсия Мухи

Маша залезла под одеяло, вскрыла кассету, размотала пленку… и вспомнила, что дверь открыта. Надо было заткнуть в щель «Краснодарские авиалинии», а то заглянет кто-нибудь. Между лопатками скользнула капля пота. Душно под одеялом. И страшно. Они доброжелательные, дети преподобного Сана. Любой может зайти, как Оля, чтобы узнать, не нужно ли чего новенькой. Увидит, что новенькая сидит, как чучело, под одеялом и занимается непонятно чем. Спросит. А отвечать нельзя, у Маши же «сотрясение». Хороша будет картинка, когда кто-нибудь (может быть, хозяйка фотоаппарата) сдернет одеяло…

Плавая в поту от духоты и страха, Маша отрезала кусочек пленки найденными в чемодане маникюрными ножницами. Кусочек подровняла точь-в-точь по старому, засвеченному, и положила в конфетную коробку. Конец пленки прикрепила к катушке той же липкой лентой, на которой он держался раньше, и стала наматывать пленку. Если кому-то кажется, что это легко, пускай попробует – на ощупь, не потянув, не поцарапав, не потеряв крышечку от кассеты. Да еще пленку нужно держать за краешки, чтобы не захватать эмульсию пальцами.

В укропольские времена Машина мама работала в газете и, как многие провинциальные журналисты, не только писала, но и сама фотографировала. Газета была черно-белая, и мама снимала на черно-белую пленку. Присылали ее с фабрики в стометровых мотках, а в кассету влезает ровно метр шестьдесят пять. У мамы не хватало терпения намотать себе сразу много кассет. А у Маши хватало. И вон оно когда пригодилось… Не зря Дед говорил, что ненужных знаний не бывает. Между прочим, с одним из лучших своих агентов он познакомился на рыбалке, показав, как из пластиковой бутылки сделать ловушку для мальков.

Маша закрыла кассету и вынырнула из-под одеяла. Уф, чуть не испеклась! Уже на свету она зарядила фотоаппарат. Не снимая крышечку с объектива, отщелкала пять кадров… Все как было.

Из-за стены слышались голоса. Соседка привела кого-то в гости. Босиком шмыгнув мимо приоткрытой двери, Маша пробралась в келью незнакомой фотолюбительницы и положила «Киев» на место. Никто ее не заметил. Оставалось завязать коробку ленточкой и ждать проверки.

Глава VIII СЕКРЕТ УКУШЕННОГО БРАТА

В конце коридора обнаружилась душевая, она же прачечная. Вчерашняя девочка, которая звала маму, переглаживала гору полотенец на гладильной машине. Ага, похоже, низшие ступени посвящения обслуживают высшие.

Последовало обычное «Здравствуй, сестра!», чмоки-чмоки, вопрос: «Ты немая?» Маша показала свою бумажку: «Меня зовут Маша. Вчера я попала в аварию» – и так далее.

– А я Соня… Бедненькая! – посочувствовала девочка. – А ты чего в плаще ходишь? Одежда сырая? Неси, утюгом высушим.

Маша замотала головой. Вот уж нет! У нее Версаче полон чемодан.

Соня выдала ей полотенце (четвертое по счету), а подушечки шампуня и маленькие кусочки мыла, как в самолете, стопками лежали на подоконнике.

Через двадцать минут, одетая в наилучшее барахло своей тезки-обманщицы, Маша стучалась в Олину келью.

Добрая великанша подарила ей блокнотик и ручку. У нее на тумбочке стоял, как рамка, открытый бумажник с чьей-то фотокарточкой в прозрачном кармашке. Заметив, что Маша приглядывается, Оля смахнула бумажник под подушку.

Пошли к врачу. Оля рассказывала, как была здесь в прошлом году на сборах и получила посвящение четвертой ступени. А сейчас надеется получить пятую, но для этого нужны особые заслуги.

Хотя кому я рассказываю! – спохватилась она. – Ты же знаешь, сестра.

Маша закивала. Еще бы, ей – и не знать! А великанша вдруг выдала:

Я тебя помню по прошлому году!

У Маши задрожало в животе. Сейчас Оля как скажет: «Только ты, сестра, тогда была постарше года на три», и что делать?

К счастью, оказалось, что великанша знает ее только по рассказам каких-то ребят из московской обители. Тогда на базе ходило много разговоров о Маше Соколовой, которая получила пятую в шестнадцать лет. (Ага, подумала Маша, я Соколова… Дрянь ты, «Нина Самолетова»!) Словом, молодец, сестра, так держать, сестра, преподобного увидишь, сестра. «Преподобного» Оля выговаривала, как Ганс, с необычайным уважением. Не хватало только истории о матери, брошенной в беде ради счастья увидеть корейца.

У медицинского кабинета Маша с Олей нагнали хромающего парня, одетого в одни плавки. Он ковылял, нагнувшись и прижимая к икре носовой платок. По ноге тянулись подсыхающие потеки крови.

Порезался, брат? – спросила Оля.

Рыбка укусила, – сквозь зубы сказал парень. – Болит сильно. Как бы не ядовитая.

Отняв набухший кровью платок, он показал рану. От икры был отщипнут кусочек мяса.

Положим, насчет яда голый брат мог не волноваться. Ядовитых рыб в Черном море раз-два и обчелся: скат-хвостокол да морской ерш – скорпе-на. Они не кусают, а колют, и то если наступишь. Но Маша в жизни не видела таких укусов, хотя, кажется, переловила все, что плавает и ползает по дну. Будь ранка поуже, она бы решила, что парня цапнул огромный краб. Но нет, клешня не могла оставить этого следа, похожего на лунку, вырезанную в мороженом чайной ложечкой.