Диверсант

Родных в столице у меня было много, и когда надоедало общежитие, перебирался к тетушкам: то к одной на Таганскую площадь, то к другой, жившей в Разгуляе… И все ждал, не встречу ли однополчанина, кого-нибудь из нашей десантной части. Но долго никого не было. И вдруг…

Глава двадцать первая ОКТЯБРЬСКИЙ ДЕСАНТ

Было это ранней весной тысяча девятьсот сорок четвертого года. В тот мартовский день институтские занятия закончились раньше обычного: заболел лектор, фронтовик, недавно комиссованный, как говорили, подчистую, и у меня, студента-первокурсника, нежданно-негаданно выпало свободное время — гуляй не хочу. И решил я просто побродить по московским улицам и площадям, а потом проведать свою тетушку, которая меня любила и привечала с детства. Шагал неспешно, с наслаждением вдыхая влажный мартовский воздух, наблюдая и размышляя.

Да, подумалось, столица наша и людная, и бедная. Во что только прохожие не одевались — и в поношенные шубки, и в стеганые ватники, не по сезону в плащи. Но чаще всего попадались люди в шинелях, редко новых и крепких, чаще поношенных, серого солдатского сукна, а то и в зеленых английских. И было множество калек, безруких, безногих, бредущих, опираясь на костыли, а то и передвигающихся на самодельных каталках. В сравнении с ними, подумалось, я еще был счастливчиком — без руки и без глаза, но на своих двоих. И проклятые фантомные боли стали пореже. Живи и радуйся.

Вышел я на просторную, хорошо знакомую Таганскую площадь. Здесь народ шел густо, и я не успевал рассматривать встречных. Но на этого человека в поношенной и залатанной шинелишке я тотчас положил глаз. Он был так худ и бледен, что я на минуту усомнился: он или нет? Но уверенно решил: он, Анатолий, один из самых близких моих однополчан. Вот мы и сошлись с ним, как говорится, нос к носу. Оглядев меня, он тотчас крикнул:

— Гришка! Да это же ты!

— Толик! Толик! — отозвался я. Как же мы могли не узнать друг друга, даже круто переменившихся. Ведь мы с ним прошли, как говорится, боевое крещение. Первый наш десант в глубокий тыл врага. Сутки за сутками находились у вражеского объекта. Нам предстояло дать целеуказание нашим ночным бомбардировщикам. Упаси Бог ошибиться. А нам было тогда по восемнадцать лет.

Встретившись на Таганской площади, мы оглядывали друг друга, стараясь не показать, как мы изменились, увы, не к лучшему. Анатолий, конечно же, приметил мои огрехи: и руки нет, и глаза. А я видел, какой он худой, кожа да кости, а лицо, право, с кулачок. И все же мы радовались, улыбались. Какие-никакие, а живы. Чего же еще желать? Договорились сразу. Таганку я знал как свои пять пальцев и быстро нашел подходящее место для задушевного разговора.

Забегаловка была в полуподвале, в эту дневную пору малолюдна. Я был при деньгах. Выпили по наркомовской норме, и начались «мемуары»…

Прежде всего вспомнили, как торили лыжню в сосновом лесу вблизи немецкого аэродрома. Анатолий улыбнулся и, подражая голосу нашего отрядного инструктора, опытнейшего десантника и диверсанта, проговорил:

— В тылу врага вы должны стрелять только в самых крайних случаях. Зарубите себе на носу: огневая связь с противником — это начало гибели…

А я стал вспоминать, как мы запускали сигнальные ракеты из самодельных ракетниц-«решеток» и таким образом давали целеуказание нашим бомбардировщикам. Анатолий сказал: «Помнишь, все сроки прошли, а наших летунов все нет и нет, пора уж сматываться, а нельзя. А когда прилетели и бомбить стали, я и о фрицах забыл». — «А как доедали последние крошки концентрата!»

Память вернула все: и как меня схватили, сочли за шпиона, везли в Москву под дулом пистолета, и как мы писали рапорт за рапортом, а наши начальники проверяли: не якшались ли мы с противником…

— Рад я, что ты целехонек, — сказал я Толику, — хоть и худющий, а все при тебе. И руки, и ноги.

— Да-а, — с горькой иронией промолвил Анатолий. — У меня даже прибавление к телу появилось…

— Это какое прибавление? Ты не потолстел… Кожа да кости. Может, осколки в тебе сидят?

Анатолий придвинулся ко мне поближе, взял мою единственную руку и прижал ее к своей груди. Я почувствовал что-то твердое, металлическое.

— Не догадался? Это пластина стальная. Понял? Ранение было. Осколочное. Обширное. Оперировали. И сердце осталось… открытым. Незащищенным, как сказал хирург. Вот и закрыли его пластиной. Стальной. Ремешки поддерживают… Так вот и хожу.

Как он это сказал, у меня сердце защемило. Толик заметил мое волнение:

— Привыкаю. Живы будем, не помрем. Давай выпьем по второй — и точка.