И в нем усилилось стремление к покою вместе со смутным, впервые зародившимся желанием покачать на коленях родных внучат.
Наняв в Марселе коляску, он подъехал около часу пополудни к одному из тех южных загородных домов, которые так сияют белизной в глубине платановых аллей, что слепят глаза и заставляют жмуриться. Шагая по аллее, он улыбался и думал: «А здесь славно, черт побери!»
Вдруг из кустов выскочил мальчуган лет пяти-шести и застыл у дороги, уставившись на чужого господина круглыми глазенками.
Мордиан подошел поближе:
– Здравствуй, малыш.
Мальчишка не отвечал.
Тогда барон нагнулся и взял его на руки, чтобы поцеловать, но сразу же задохнулся от запаха чеснока, которым ребенок, казалось, был насквозь пропитан, и поспешно опустил его на землю, пробормотав:
– О, это, наверное, сын садовника.
И направился к дому.
Перед самыми дверьми сушилось на веревке белье – рубашки, салфетки, тряпки, фартуки и простыни, а гирлянды носков, висевшие рядами на протянутых одна над другой веревках, заполняли все окно, точно выставка сосисок на витрине колбасника.
Барон позвал.
Появилась девушка, типичная прислуга-южанка, грязная и растрепанная; космы волос падали ей на лицо; юбка, потемневшая от множества пятен, сохранила от своего прежнего цвета что-то яркое, кричащее, вызывавшее в памяти деревенскую ярмарку и балаганные костюмы.
Барон спросил:
– Господин Дюшу дома?
В свое время, шутки ради, насмешливый повеса Мордиан дал эту фамилию брошенному ребенку, чтобы не было сомнения, что его нашли в капусте.
[Фамилия Дюшу звучит по-французски, как du chou – капустный.]
Служанка переспросила:
– Вам кого, господина Дюшукса? [Служанка, жительница французского юга, произносит в фамилии Дюшу невыговариваемый на севере Франции последний согласный звук — икс]
– Да.
– Так он в зале, планы свои чертит.
– Доложите, что его хочет видеть господин Мерлен.
Она повторила с удивлением:
– Так чего же вы? Входите, коли желаете его видеть. – И крикнула: – Господин Дюшукс, к вам гость!
Барон вошел – и в большой комнате, затемненной полупритворенными ставнями, смутно разглядел неряшливую обстановку и неопрятных с виду людей.
Стоя перед столом, заваленным всевозможными предметами, маленький лысый человек что-то чертил на большом листе бумаги.
Он прервал работу и шагнул навстречу.
Распахнутый жилет, расстегнутые брюки, засученные рукава рубашки доказывали, что ему очень жарко, а по грязным башмакам было видно, что несколько дней назад шел дождь.
Он спросил с сильным южным акцентом:
– С кем имею честь?..
– Мерлен… Я пришел посоветоваться с вами относительно участка для постройки.
– Ага! Очень хорошо!
И Дюшу обернулся к жене, которая что-то вязала в полумраке:
– Освободи-ка стул, Жозефина.
Мордиан увидел молодую женщину, уже увядшую, как провинциалки в двадцать пять лет от недостатка ухода, внимания к себе, педантичной чистоплотности, всех тех кропотливых ухищрений женского туалета, которые сберегают свежесть и сохраняют до пятидесяти лет очарование и красоту. На плечах у нее была косынка, волосы кое-как закручены – прекрасные густые черные волосы, но, по-видимому, плохо расчесанные; загрубелыми, как у прислуги, руками она убрала с сиденья детское платьице, ножик, обрывок веревки, пустой цветочный горшок и грязную тарелку и пододвинула стул гостю.
Он сел, и ему бросилось в глаза, что на рабочем столе Дюшу, кроме книг и чертежей, валялись два свежесорванных кочешка салата, миска, головная щетка, салфетка, револьвер и несколько немытых чашек.
Архитектор уловил его взгляд и сказал с улыбкой:
– Извините, в гостиной не совсем прибрано; все из-за ребят.
И он придвинул стул, чтобы поговорить с клиентом.
– Итак, вы хотите подыскать участок в окрестностях Марселя? – От него тоже разило чесночным духом, который источают все южане, как цветы – благоухание.
Мордиан спросил:
– Это вашего сынишку я встретил под платанами?
– Да. Вероятно, второго.
– У вас их двое?
– Трое, сударь, все погодки.
И Дюшу, казалось, весь раздулся от гордости.
Барон подумал: «Если все они испускают такой же аромат, их спальня, должно быть, настоящий парник».
Он продолжал:
– Да, мне хотелось бы приобрести красивый участок на берегу моря, в уединенном месте.
Дюшу пустился в объяснения. Он мог предложить десять, двадцать, пятьдесят, сто и даже больше подобного рода участков, на различные цены, на всевозможные вкусы. Его речь лилась непрерывным потоком, и он самодовольно улыбался, вертя своей лысой круглой головой.
И Мордиану вспомнилась маленькая белокурая женщина, тоненькая, чуть печальная, которая так нежно произносила: «Любимый мой», – что от одного воспоминания кровь его быстрее текла по жилам. Она любила его страстно, безумно целых три месяца, потом, забеременев в отсутствие своего мужа, губернатора какой-то колонии, и, потеряв голову от ужаса и отчаяния, она уехала из города и скрывалась до самых родов; ребенка Мордиан унес от нее в тот же вечер; и больше они его не видели.