Дюна

— Конечно, барон, — отозвался мужчина. У него оказался мягкий мелодичный тенор.

Полная рука отпустила глобус и его вращение прекратилось. Теперь глаза всех находящихся в комнате могли созерцать неподвижную поверхность. Это был глобус, которые делают для богатых коллекционеров или для правителей планет Империи. Он нес в себе характерные черты мастерства ремесленников планеты. Полная рука снова опустилась на глобус.

— Я пригласил вас сюда для того, чтобы Питер и вы, Фейд-Раус, посмотрели вот на эту широкую рябь между шестидесятью и семидесятью градусами. Не напоминает ли она, вам о сладкой карамели? Здесь есть и моря, и озера, даже реки. Может ли кто ошибиться? Ведь это Арелла! Единственная и неповторимая! Превосходное место для единственной в своем роде победы!

Улыбка тронула губы Питера.

— И только подумать, Барон, падишах Империи верит в то, что отдаст Герцогу вашу часть планеты.

— Подобные слова не имеют смысла, — прогремел Барон. — Ты сказал это, чтобы смутить юного Фейда-Рауса. Но нет никакой необходимости его смущать, моего племянника.

Юнец с угрюмым видом завозился в своем кресле, разглядывая черное трико, в которое он был одет.

В дверь, что была за его спиной, постучали, и он резко выпрямился.

Питер поднялся, подошел к двери и открыл ее настолько, чтобы можно было принять записку, скатанную в трубочку. Закрыв дверь, он развернул ее. У него вырвался смешок.

— Ну? — повелительно спросил Барон.

— Дурак нам ответил, Барон.

— Разве Атридесы отказывались сделать когда-либо благородный жест. Что он там пишет?

— Он очень неучтив, Барон. Обращается к вам, как к Харконнену. Никаких титулов, ничего!

— Это хорошее имя, — проворчал Барон. Голос выдал его нетерпение. — Так что же пишет дорогой Лето?

— Он пишет: «Ваше предложение о встрече отклоняется. Я, имея достаточно много случаев убедиться в вашем вероломстве (о нем известно всем) уклоняюсь».

— И?

— «Жаль, что этому искусству все еще поклоняются в Империи». Он подписал так: «Граф Лето Арраки».

Питер рассмеялся.

— Граф Арраки! Господи! До чего же смешно!

— Замолчи, Питер, — сказал Барон. И тот сразу замолк. — Вот как? Вендетта, а? И он использует это старое милое слово, такое богатое традициями с тем, чтобы быть уверенным, что я пойму намек?

— Вы сделали шаг к миру, — сказал Питер.

— Для Ментата ты слишком разговорчив, Питер, — сказал Барон, а про себя подумал: «Я вскоре должен от него избавиться. Больше в нем нет надобности».

Барон посмотрел на своего наемного убийцу и только сейчас заметил в нем то, что сразу замечали посторонние; блеклые глаза безо всякого выражения.

Усмешка скользнула по лицу Питера.

— Но, Барон! Я никогда не видел более прекрасного мщения. Это самое утонченное издевательство: заставить Лето обменять Келадан на Дюну и безо всяких условий, потому что так прикажет Император. До чего остроумно с вашей стороны!

Барон холодно сказал:

— У тебя несдержанные речи, Питер!

— О, я счастлив, мой Барон. Вы же… вас точет ревность.

— Питер!

— А-а-а, Барон! Разве не достойно сожаления то, что вы не можете сами привести в исполнение этот замечательный план?

— Однажды я задушу тебя, Питер!

— Ну, конечно, Барон! Наконец-то! Но с добрым поступком никогда не следует спешить, а?

— На что же ты надеешься, Питер?

— Мое бесстрашие удивляет Барона? — спросил Питер. Его лицо превратилось в хитрую маску. — Ага! Но как «браво» я знаю, когда ко мне подошлют палача. Вы будете сдерживаться столько времени, сколько я буду вам полезен. Иначе действовать будет расточительством: ведь я могу принести и пользу. Я знаю, что Дюна прекрасная планета — ущерба нам нет. Верно, Барон?

Барон молча смотрел на него. Фейд-Раус дернулся в своем кресле. Эти спорящие дураки, думал он. Мой дядя не может беседовать со своим ментатом без ссоры. Неужели они думают, что мне нечего делать больше, чем слушать их?

— Фейд, — наконец сказал Барон, — я велел тебе слушать и учиться, когда разговаривают старшие.

— Да, дядя, — сказал он.

— Иногда Питер удивляет меня, — сказал Барон. — Я не считаю боль необходимой, но он… он находит в ней какое-то удовольствие. Что касается меня, то я чувствую жалость по отношению к бедному Герцогу. Доктор уже вскоре займется им, и это будет конец всех Атридесов. Но Лето, конечно, узнает, кто направлял руку уступчивого доктора… и кто знает — это будет, наверное, выглядеть ужасно.

— Тогда почему бы вам не приказать доктору просто воткнуть ему кинжал между ребер? — спросил Питер. — Вы говорите о жалости, но…

— Герцог должен узнать, что я стал его роком, — сказал Барон. — И другие тоже должны узнать об этом. Это приведет их в замешательство, и я выиграю время для маневрирования. Эта необходимость очевидна, но я не обязан ею воспользоваться.

— Возможность маневрирования, — сказал Питер. — Взгляд Императора и так прикован к Вам, Барон. Вы слишком смелы. В один прекрасный день Император пошлет легион-другой сардукаров сюда и это будет концом Барона Владимира Харконнена.