Дюма

5 марта у Дюма появились нарывы во рту, он не мог говорить, доктор Декла велел ехать на юг. «Сотворение и искупление» принесло деньги, еще дал сын, отправились с Адольфом Гужоном; перед отъездом Дюма передал Лемерру «Кулинарный словарь» (тот не справился с редактурой и с бизнесом, и «Словарь» вышел уже после смерти автора — в 1873 году под редакцией Леконта де Лиля и Анатоля Франса). Три недели жили в Байонне, столице баскского региона Лапурди, баски горячо принимали Дюма (есть версия, что гасконец д’Артаньян — их этнический родич), написали на своем языке оду в его честь. Потом перебрались в Сен-Жан-де-Лю, курорт на атлантическом побережье Франции. Многие серьезные биографы, в том числе Циммерман и Шопп, считают, что там Дюма диктовал эротический «Роман Виолетты», опубликованный анонимно в Лиссабоне в 1870 году: мужчина рассказывает, как совратил пятнадцатилетнюю девочку, она стала лесбиянкой, он наблюдал и т. д. По мнению Шоппа, речь в романе идет об актрисе Анриет Лоранс, с которой у Дюма была связь в 1837 году и которая даже родила ему двоих детей (то и другое не доказано). Литературоведы, однако, считают доказанным, что автор романа — Анриэтта де Маннури д’Экто, написавшая ряд подобных книг. Текст можно назвать порнографическим — даже читатель XXI века способен узнать для себя нечто новое, и представляется неправдоподобным, что его писал Дюма. «Невинность — цветок особенный, его следует как можно дольше выдерживать на стебельке, обрывая лепесток за лепестком…» Женщина, по мнению автора, должна удовлетворять свои страсти — в этом ее предназначение. А Дюма — моралист, вечно советовавший женщинам пойти в литературу, но не в разврат; эротика у него кое-где присутствует, но вполне невинная… Конечно, можно представить, что он решил на досуге развлечься, но… Человек умирает и знает это, у него не завершены два главных дела жизни — цикл о революции и цикл о Наполеоне, издатели ждут, а он тратит время на эротический треп? Гораздо вероятнее, что диктовал он в поездке «Сотворение и искупление», так как роман продолжал выходить в «Веке».

В тюрьме Ева сидит с Жозефиной Богарне, будущей женой Наполеона, и другой знаменитой красавицей, Терезой Кабаррю: когда ее арестовали, она попала в руки Жана-Ламбера Тальена, бывшего писца, комиссара Конвента в Бордо, одного из самых рьяных чиновников террора (впрочем, многих спасшего от казни — за взятку). «Когда Тальен вошел, Тереза сидела на столе, стоявшем посреди камеры, поджав ноги, и, когда он спросил ее, что она делает в этой странной позе, ответила:

— Я спасаюсь от крыс, которые всю ночь кусали меня за ноги».

Он ее полюбил, попал под ее влияние, перестал казнить людей, предпочитая взятки. Жили они роскошно, на них донесли, Тальена оправдали, но Тереза опять попала в тюрьму. Ева: «Угадай, мой любимый, как развлекались эти женщины, чтобы скоротать долгие бессонные ночи? Они играли в Революционный трибунал. Обвиняемую всегда приговаривали к смерти, ей связывали руки, заставляли просунуть голову между перекладинами стула, давали щелчок по шее — и все было кончено». Близилась казнь; Тереза послала Тальену записку примерно следующего содержания (в разных источниках по-разному): «Если через 24 часа Робеспьер не умрет, значит, Тальен — подлый трус» или «Если тиран не умрет сегодня, я умру завтра». Тем временем Робеспьер готовит расправу над оставшимися соратниками, и никто не знает, кто в его списке; 26 июля он в Конвенте обвинил сам Конвент в заговоре, после чего отправился за поддержкой в Якобинский клуб, где заседали его приверженцы, почему-то уверенные, что их он не тронет. Как и Штааль у Алданова, Ева попадает на заседание клуба и слышит, как Робеспьер обещает в случае неудачи «выпить цикуту», а художник Барер клянется сделать то же (не сделает). Как и Алданов, Дюма рассказывает о ночных совещаниях членов Конвента, во главе которых стояли военный Поль Баррас, бывший священник Жозеф Фуше, бывший актер Поль д’Эрбуа и, разумеется, Тальен — циники, присоединившиеся к революции из выгоды, жестокие, как сам Робеспьер, только, в отличие от него, вменяемые.

Настало утро 27 июля (9 термидора) — дальнейшее все историки описывают примерно одинаково, потому что были протоколы: заседание Конвента, народу мало, одни струсили, других давно казнили. «Тальен как безумный вбежал в залу и остановился в нескольких шагах от трибуны, сжимая на груди кинжал и в упор, горящими глазами, глядя на Робеспьера и Сен-Жюста. В мертвой тишине Конвента точно треснула искра. По зале заседаний тихо пронесся какой-то подавленный стон». Дюма? Нет, Алданов: у Дюма, как ни странно, суше и ближе к источникам: «Сен-Жюст… прошел прямо на трибуну; волна депутатов во главе с Тальеном ворвалась в зал вслед за ним. Не то по небрежности, не то из презрения Сен-Жюст, забыв даже попросить слово, прошел прямо на трибуну и начал свою речь. Но как только он произнес первые фразы, Тальен, держа руку на груди и, вероятно, сжимая в ней кинжал Терезы, сделал шаг вперед и сказал: