Дюма

Публикация в 1868 году, однако, не началась: то ли Чинчолль, утверждавший, что писал под диктовку зимой 1867/68 года, ошибся годом, то ли работа не пошла (возобновить сотрудничество с Эскиро не удалось), то ли «Век» раздумал. Зато 4 февраля родилась новая газета — «Д’Артаньян»: выходит трижды в неделю, подписка — 15 франков в год, редакторы — Жорж д’Оржеваль и Альфред Мерсье, почти все материалы дает сам Дюма (он писал Мерсье, что у него 72 неизданных текста объемом в 7200 страниц). Вот первый номер: передовица Дюма, стихотворение Дюма, очерк «Париж и провинция» Дюма, очерк «Аделина Патти» Дюма, стихи Мари Петель-Дюма, театральные новости — подписано «Арамис», надо полагать, тоже Дюма, гастрономические рецепты — не подписано; чужих авторов нет — им же платить надо. Со второго номера (и до 30 июня) шла повторная публикация «Мадам де Шамбле», окончание «Моих животных», «Болтовня», повести Мари, стали появляться стихи и рассказы других авторов; повесть Дюма «Шкаф красного дерева», его очерк «Славное первое июня» о морском сражении 1794 года, в очередной раз — «Волонтер 92 года», анонсировалось «Сотворение и искупление». Как прежние газеты Дюма, «Д’Артаньян» был благом, где день за днем фиксировались подробности дел автора. Некая мадам Менье прислала ему комедию «Валентин-Валентина» — мальчик играл роль девушки, чтобы разбогатеть, — и просила его подписать текст, он сказал Вильмесану, что за три часа выправил пьесу, но подписывать отказался. Дама поставила его имя без спросу и продала пьесу марсельскому театру, он был возмущен — история заняла в «Д’Артаньяне» несколько номеров.

В мае император наконец даровал законы о печати и собраниях. Закрыть газеты отныне можно только судом, правда, не присяжных, а специальными «трибуналами». Собрания дозволяются, правда, полиция может их запрещать без объяснений. И все же газеты стали выходить, а собрания — собираться; их закрывали, разгоняли, открывались и собирались другие. Самой дерзкой была газета «Фонарь» Анри Рошфора, в которой император в открытую назывался придурком. Ее запретили, Рошфора хотели посадить, он бежал в Бельгию и стал издавать газету там. «Д’Артаньяна» все это не касалось, он словно существовал в каком-то другом Париже: Дюма, не желавший иметь проблем с цензурой, давно перенес политику в романы.

Той весной произошел инцидент с Маке, до конца не проясненный. По решению суда Маке получал две трети гонораров за совместные работы, Дюма — одну треть. Кто-то из адвокатов Дюма написал Маке, причем в грубой форме, что долг уплачен полностью. Маке возмутился: у его адвокатов расчеты были другие. Дюма 25 марта написал ему, что не имеет отношения к оскорбительному письму, но считает долг выплаченным, и предлагал делить гонорары за пьесы поровну. Маке отказался и настаивал на выплате долга. Дело разбирал Союз драматургов и подтвердил правоту Маке. Больше соавторы не общались. (Симон пишет, что Дюма подавал на Маке в суд 7 мая 1869 года и проиграл; другие источники этого не подтверждают, но, наверное, было.) Маке стал кавалером ордена Почетного легиона, жил в семьей в Сен-Меме, писал, занимал высокие посты во всяких союзах. Он умер 8 января 1888 года, был похоронен на кладбище Пер-Лашез. Когда умер Дюма, Маке написал его сыну: «От новости, которую Вы мне сообщили, я обезумел от горя». Александр в ответном письме сообщил, что отец, умирая, говорил что-то о «тайных счетах» между соавторами. Маке ответил: «Между Вашим отцом и мною никогда не было денежных недоразумений, но нам никогда не удалось бы рассчитаться, ибо, не останься за ним полмиллиона, я был бы его должником». Он пытался написать книгу о сотрудничестве с Дюма, но бросил — не стал выносить сор из избы. Хороший человек, жаль, что все так вышло. Или не жаль? Продолжай они вдвоем строчить как из пулемета — и Дюма бы не останавливался, не задумывался, не поехал бы в Италию, не написал бы «Марию Лафарг» и «Сотворение и искупление»; возможно, он совсем разучился бы писать один.