Дюма

Разруха была ужасная: «Вчера, когда мы шли среди городских развалин, две бедные женщины показали нам хлеб, который они купили, жалуясь на дороговизну. Каждое утро, однако, у ворот дворца адъютанты Гарибальди распределяют между бедняками хлеб и деньги… Суеверное население не может понять этого: они едва не умерли от голода при католическом вице-короле, а теперь их кормит отлученный от церкви генерал. Священник брат Джон, однако, прилагает все усилия, чтобы объяснить им ситуацию на свой лад, говоря, что Пий IX — Антихрист, а Гарибальди — Мессия». Шла охота на полицейских агентов — толпа забивала их насмерть: «Время от времени вы слышите крик „Крыса! Крыса!“. (Это прозвище, данное населением агентам тайной полиции.) Услышав его, все сбегаются. Слышен крик боли, человек падает. Возможно, это агент, возможно, нет, но в любом случае вы увидите труп. В течение первых дней после прибытия Гарибальди они имели обыкновение приводить „крыс“ к нему, чтобы он их судил; но, как все великие военачальники, Гарибальди прежде всего милосерден. Мало того что он отпускал этих незадачливых негодяев, он давал им своего рода паспорт. Когда жители Палермо увидели это, они взяли закон в свои руки. Если, однако, сравнить несколько убитых „крыс“ с тысячей или тысячей двумястами жителей Палермо, тоже убитых, сожженных или замученных неаполитанцами, очевидно, что народная месть осуществляется в весьма скромных масштабах. Я не сужу, я лишь пытаюсь привести доводы „за“ и „против“, всегда лишь относительно связанные с истиной. Всегда есть конфликт интересов, и все преувеличивают злодеяния противника… Я просто описываю то, что вижу своими глазами». Его упрекали в преувеличениях, но убийства «крыс» и прочие жестокости подтверждались свидетельствами других иностранцев, например швейцарского консула Хирцеля.

Гарибальди уезжал из Палермо на несколько дней, вернулся — толпа встречала его цветами, Дюма, вышедшего с ним на балкон дворца, тоже приветствовали. «О, как я счастлив после тридцати лет борьбы и тяжелого труда! Если у Франции ничего нет для ее поэтов, кроме тернового венца и изгнания, в чужих странах их встречают короной и триумфальными колесницами. Дорогой Гюго, дорогой Ламартин, как бы я хотел, чтобы вы, два самых близких моему сердцу человека, были со мной на этом балконе! Разделите триумф со мною, нет — возьмите весь; вы — два гиганта нашей эпохи, а я лишь маленький знаменосец легиона». Современники смеялись над этими словами, но он не преувеличивал восторг толпы, хотя заблуждался насчет ее мотивов: приветствовали его скорее как одного из приближенных Гарибальди. Журналист Анри Дюран-Браге, автор монографии об экспедиции «Тысячи», очевидец, писал: «Дюма, живший во Дворце, не смог ускользнуть и стал героем церемонии. Во второй половине дня толпа заняла места напротив окон и кричала: „Вива Дюма! Вива Италия! Вива Дюма! Вива свобода! Вива Гарибальди! Вива Дюма!“ и т. д. „Кто такой Дюма?“ — спрашивал один из зевак. „Не знаю, — отвечал другой, — может, это брат короля Неаполя, а может, богатый черкесский принц, который приехал подарить сицилийцам денег и свой корабль“. Разумеется, образованные люди знали популярного романиста, но бедняки, не умевшие читать, никогда о нем не слыхали».

Гарибальди задержался на Сицилии на два месяца. Он освободил политзаключенных, начал организацию школ и приютов, раздал часть государственных земель крестьянам. Но его власть распространялась лишь на окраину острова; надо было отправлять отряды вглубь. 21 июня Дюма и его спутники (кроме Эмили) выехали с отрядом венгра Иштвана Турра (400 человек) в Катанью. Горман: «Не было никаких сражений, никаких волнующих приключений, и Дюма быстро заскучал. Угрюмые крестьяне были неинтересны; военные корреспонденты были унылы и недружелюбны; командир не обращал никакого внимания на советы Дюма… он предпочел мягкую постель во дворце походной кушетке. Он решил, что насмотрелся на Сицилию, и вернулся в Палермо». Такие описания рождаются в умах биографов, которые, в отличие от Дюма, пишут «из головы», не трудясь заглянуть хоть в какой-нибудь документ. Дюма опубликовал отчет о каждой деревне, которую они проехали: как устанавливалась новая власть, сколько человек на стороне гарибальдийцев, сколько против, кто командует; дал характеристику каждому наместнику. Несколько глав «Одиссеи» он посвятил «угрюмым крестьянам, которые были ему неинтересны» и, в частности, бандиту Санто-Мели, который называл себя революционером, а был мародером; 25 июня в деревне Виллафрати его поймали: «Турр считает его виновным и хочет показать всей Сицилии правосудие».