Дитрих и Ремарк

— Ее зовут Шанхайская Лилия. Дело происходит во время путешествия из Пекина в Шанхай. И не только в поезде.

13

Тревис Бентон — главный дизайнер «Парамаунта» — имел импонировавший Дитрих британский вид с отпечатком элегантной мужественности. Он оказался прекрасным соавтором Марлен в создании костюмов для ее героинь. Столь же неуемный искатель совершенства, как и Марлен, увлекающийся своим делом до самозабвения, Тревис без сна и устали, обмирая от удачных находок, сочинял вместе с Дитрих подлинные шедевры. Главное — найти единственно возможную из сотен вариантов тень от вуали, создающую волшебство тайны, уложить складки полупрозрачного шелка, окутывающего тело, так искусно, чтобы не возникало сомнения в полной естественности рукотворной красоты, создать образ, подчиняющий воображение миллионов.

— Ее зовут Шанхайская Лилия! Перья, Тревис! Нам нужны перья! — Марлен вихрем ворвалась в офис Бентона. — Черные перья! Я думала всю ночь и поняла: Шанхайская Лилия должна предстать в ореоле экзотической тайны. Именно перья! Какие перья наиболее фотогеничны?

Вскоре мастерская Тревиса была забита доставленными из сокровищниц реквизиторской коробками. В продолговатых, длинных, глубоких и мелких ящичках лежали перья — прямые, с завитками, пушистые, острые, жесткие, мелкие и крупные. Но все черные, пахнущие экзотическими странами. Марлен задумчиво ходила среди коробок, перебирая образцы.

— Ты говоришь, это страус? Длинные, но чересчур плотные. А эти словно бензином облитые радужные перышки? Одежка «райской птички»? Мелковаты. Смотри — здесь написано «черная цапля» — пикантно… — Марлен приложила к виску пучок перьев. — Но выглядят жидко. Лебедь? Фи! Похожи на вороньи и слишком жесткие. Не пойдет… Орел? Чересчур широкие и сразу напоминают про индейцев. Марабу? Нежный пух, разлетающийся от малейшего дуновения, хорош для пеньюара… И это все? — Марлен с тоской окинула взглядом завалы коробок.

Тревис замер с округлившимися глазами и стукнул себя по лбу костяшками пальцев:

— Знаю! Нам нужен петух! Хвосты настоящих мексиканских бойцовских петухов!

Когда необходимая коробка была доставлена, он торжествующе поднял крышку. Иссиня-черные перья просвечивали даже сквозь папиросную бумагу.

— Мечта! — Марлен перебирала перья. — Узкие, длинные, гибкие! Наконец мы можем заняться первым костюмом — это будет визитная карточка фильма! — Она расцеловала Тревиса в обе щеки. — Только надо подобрать вуаль.

Вскоре вуали, оснащенные ярлыками, лежали рядами на сером ковролине — нежные и плотные, усеянные черными мушками или стразами, из черного гипюра и простой сетки. Марлен забраковала все. Марлен пылала страстью поиска, требуя все новых образцов, копалась в паутине переплетений, и вдруг ее лицо просияло:

— Нашла! «41» — то, что надо. — Она потрепала Тревиса по плечу.

Несколько недель от шести утра до двух ночи Марлен и Тревис как заговорщики трудились над костюмом. Марлен обладала исключительной выносливостью и не знала устали. С Тревисом ей повезло — маэстро был неутомим.

Наконец костюм был закончен. Фон Штернберга вызвали в гардеробную, дабы представить ему Шанхайскую Лилию. Марлен стояла на высокой платформе, отражаясь в череде зеркал. Загадочный взгляд из-под вуали, плотно прилегающая к голове черная шляпка, превращенная в экзотический цветок извивами блестящих перьев. Длинное платье и накидка с отделкой из тех же перьев струились по плечам. Нить крупного хрусталя манила взгляд, уводя его к талии, где рука в туго натянутой черной перчатке держала черно-белую сумочку в стиле арт-деко. Едва войдя в комнату, фон Штернберг остановился, не отрывая взгляда от Марлен. Волшебное, невиданное существо! Не говоря ни слова, он подошел к Марлен, подал ей руку, помог сойти с пьедестала, склонясь, поцеловал ее перчатку и тихо сказал по-немецки:

— Если ты полагаешь, что я сумею снять все это на пленку, то ты считаешь меня волшебником. — Обернувшись к встревоженному Тревису, фон Штернберг одобрительно кивнул и продолжил поанглийски: — Великолепное воплощение невозможного. Я поздравляю вас всех.

14

В союзе фон Штернберг-Дитрих состязание талантов играло уникальную роль. Она задавала камере невыполнимые задачи, он требовал от нее то, что выходило за рамки актерского мастерства. Иногда лексикон их перепалок на площадке смущал присутствующих, а порой вызывал умиление. В конце концов, подобно Флоберу, Джозеф изрек:

«Марлен Дитрих — это я! Я — это Марлен Дитрих».