Дитрих и Ремарк

В полутьме машины молчали, глядя сквозь дождевые потоки — каждый в свое окно. Так же молча поднялись в номер фон Штернберга. Он запер за собой дверь, Лена, сбросив лишь плащ, легла на аккуратно застеленную постель и задрала юбку. Чтото в этой сцене ей сильно напоминало эпизод со скрипачом. Торопливо освободившись от пальто, Джозеф стоял рядом. Лена расстегнула резинки чулочных подвязок и, помогая себе движением бедер, спустила трусики, отбросила их носком туфли. Щелкнув выключателем настольной лампы, Джо осветил комнату. Она увидела его безумные, жадные глаза и мелкую дрожь, сотрясавшую худое тело. Мужчина едва сдерживал возбуждение. Протянув руку, Лена погасила свет.

— Иди ко мне, Джо…

Он тут же упал на нее, оказавшись тяжелым и крепким. Когда все завершилось, он закурил две сигареты — для себя и для нее.

— Прости меня. Я похож на похотливого орангутанга. Не мог больше терпеть. Я одержим ЛолойЛолой очень давно, с той минуты, как задумал фильм. Я хотел тебя с того мгновения, как только увидел. Прости. — Нагнувшись, он покрыл поцелуями ее руки.

— А знаешь, Джо, ведь я тоже сразу подумала об этом. Ну… поняла, что нужна тебе. — Лена взяла протянутую им сигарету, затянулась, посмотрела на голубой дым, переливавшийся цветными волнами от света рекламы за окном. — И знаешь что… — Приподнявшись на локтях, она заглянула в его глаза: — Зови меня Марлен. Марлен Дитрих. Это мое настоящее имя.

Марлен со свойственным ей энтузиазмом взялась за подборку гардероба для роли Лолы-Лолы (потом это станет ее главной задачей в создании кинообраза). Грязно-белый атласный цилиндр из гардероба, отыгранного ревю, панталоны с рюшками, заимствованные у знакомого трансвестита, знаменитый пояс с подвязками, затертые атласные манжеты, белый мятый воротник — визитка ЛолыЛолы и «Голубого ангела».

Встречи с фон Штернбергом стали постоянными, можно сказать, они почти не расставались — ни на съемочной площадке, ни потом, в гостиничном номере Джозефа, который Марлен покидала далеко за полночь. Служебный роман слился с экранной жизнью.

— Любовь моя, — Марлен нравилось обсуждать творческие проблемы в процессе постельного свидания, — когда ты наконец позволил мне посмотреть отснятый материал, я поняла — идея фантастическая! Противные толстухи, которых ты нагнал на площадку, чтобы изображать посетительниц кабачка — отличный маневр! На фоне этаких монстров и рядом с тушей Яннингса я казалась бабочкой!

— Теперь-то моя Лола поняла: она само искушение. Не сомневайся, публика будет выть от восторга.

— А ты — бесстыдник! Сегодня, когда я в цилиндре и кружевных панталончиках пела, оседлав стул, твоя камера уставилась мне прямо между ног!

— Камера? Что она понимает, бедняжка. — Джо вдумчиво обвел узкой ладонью линию бедра Марлен. — Камера — это я!

…- Знаешь, Папиляйн, Джо все время необходимо делать со мной это, — посетовала она мужу. — У евреев такой темперамент! Не могу же я отказать — он такой милый и совершенно уверен, что фильм превратит меня в звезду. Так и будет! Я видела отснятые материалы и поняла: Штернберг гений. Эта Лола-Лола — она получилась совсем настоящая. Живая!

Марлен всегда будет обсуждать с мужем отношения с поклонниками и прислушиваться к его советам даже в самых интимных вопросах. «Мистер Дитрих», как позже прозвали мужа знаменитости, оказался чрезвычайно полезным и надежным компаньоном на ее щедром событиями жизненном пути.

Она была в восторге от фон Штернберга, умевшего деликатно и мягко управлять процессом на съемочной площадке. Она умела угадывать малейшее желание режиссера. А он — делать ее неотразимой. Хитрости света, операторские приемы и портновские ухищрения были знакомы фон Штернбергу лучше привлеченных для этого профессионалов. Создавалось впечатление, что он изначально знал все до мелочей — на какую ресницу своей героини и с какого софита должен падать свет, какими тенями «заретушировать» круглые щеки, как развернуть мизансцену перед камерой. И произошло чудо: исчезла круглолицая простушка и в полную мощь с экрана хлынул соблазн — магнетическая чувственность потрясающей женщины. Фон Штернберг пребывал в состоянии творческой эйфории — он делал первый звуковой фильм, он делал фильм с женщиной, воспламеняющей кровь даже с далекого экрана, и хотел, чтобы воссияла новая звезда — Марлен Дитрих.

Сочиненное тринадцатилетней Магдаленой имя наконец пригодилось, «Голубой ангел» мгновенно сделал его знаменитым и хранил статус мегазвезды долго после того, как след фон Штернберга исчез с пути Марлен. Адольф Гитлер, по мнению Дитрих, соблазненный подвязками и панталонами Лолы-Лолы, ухарскими замашками шлюхи и белым цилиндром, намекавшим на нечто недозволенно пряное, бисексуальное, сохранит копию «Голубого ангела» лично для себя, когда все фильмы с Марлен, принявшей американское гражданство, в фашистской Германии будут уничтожены.

Дитрих получила за фильм пять тысяч долларов, что по тем временам было очень круто.

7