Дитя времени

В «Деле о пропавшем консервном ноже» Джона Джеймса Марка Грант насчитал три юридических ошибки на первых двух страницах, что, по крайней мере, позволило ему провести пять приятных минут в сочинении воображаемого письма автору.

Что именно скрывает на своих страницах худосочная синяя брошюра внизу стопки, Грант вспомнить не мог. Должно быть, что-то наставительное, подумал он. О мухах цеце, здоровом питании, сексуальных отношениях, или еще о чем-то в том же духе. Любая из книг была полностью предсказуема.

Неужели никто больше в этом мире не хочет менять раз и навсегда заведенную пластинку? Неужели теперь каждый писатель втиснут в свою единственную узкую рамку? Литераторы пишут только то, что ждет от них публика. А публика говорит о «новом Сайласе Уикли» или «новой Лавинии Фитч» точно так же, как о «новом галстуке» или «новой прическе». Такие читатели никогда не скажут «новая книга такого-то», какой бы она ни была; их интересует не сама книга, а лишь факт ее новизны — на что она будет похожа, они знают заранее.

Хорошо бы, подумал Грант, отворачиваясь с отвращением от пестрой стопки, остановить все типографские машины сроком на поколение, объявить мораторий на выпуск новых книг. Вот бы какой-нибудь гениальный самоучка изобрел такой луч… Тогда больным, неподвижно лежащим на спине, не присылали бы пачки идиотской писанины, и самоуверенные девицы не требовали бы их чтения.

Грант услышал, как дверь в палату открылась, но не пошевелился, чтобы взглянуть на вошедшего… Он отвернулся лицом к стене в буквальном и переносном смысле.

Шаги приблизились к постели, и Грант закрыл глаза, чтобы не вступать в разговор. Сейчас ему не нужны были ни глостерширское сочувствие, ни ланкаширская деловитость. В следующий момент он почувствовал аромат легкого очарования, разбавленного вызывающим ностальгию запахом далеких полей. Грант задержал дыхание. Лилипутка пахла лавандовой пудрой, а Амазонка — мылом и йодоформом. Сейчас его ноздри приятно щекотал дорогой запах Ланкло № 5. Только одна из его знакомых пользовалась этими духами. Марта Хэллард.

Грант приоткрыл один глаз и украдкой взглянул на посетительницу. Она, видно, только что наклонялась над постелью, чтобы проверить, спит ли он, а теперь с некоторой нерешительностью — если это понятие вообще можно было применять по отношению к Марте — рассматривала стопку книг на тумбочке. В руках у нее были еще две новые книги и букет белой сирени. Интересно, принесла ли Марта сирень потому, что считала ее наиболее подходящей зимой (в театральной уборной Марты Хэллард белая сирень не исчезала с декабря по март), или же потому, что цветы гармонировали с бело-черным стилем ее одежды? На Марте была новая шляпка и жемчужное ожерелье; в свое время Гранту пришлось приложить немало усилий, чтобы вернуть Марте похищенное украшение.

— Я тебя разбудила, Алан?

— Нет, я не спал.

— Видно, я зря старалась, — вздохнула Марта, кладя принесенные книги рядом с их нетронутыми собратьями. — Надеюсь, эти тебе больше понравятся. Неужели тебя даже Лавиния не тронула?

— Я не могу читать.

— Сильные боли?

— Хуже. К счастью — не в ноге и не в спине.

— Что же тогда?

— Моя кузина Лаура называет это «зудом от скуки».

— Бедняга Алан… и как права твоя кузина… — Марта извлекла букетик нарциссов из стеклянной вазы, которая была слишком велика для них, театральным жестом бросила цветы в раковину и принялась вставлять в вазу сирень. — Обычно считают, что от скуки люди только зевают, но на самом деле от нее все как-то зудит.

— Как-то! Такое чувство, будто тебя высекли крапивой.

— Почему бы тебе не заняться чем-нибудь полезным? И настроение бы поднялось. Можешь изучать какую-нибудь философию — индийскую, например, — или что-нибудь в этом роде… Хотя, абстрактные измышления, возможно, не лучшая пища для твоего практического ума.

— Я думал заняться алгеброй, в школе не обращал на нее особого внимания, но я перерешал столько геометрических задач на этом проклятом потолке, что вся математика мне опротивела…

— А как насчет кроссвордов? Если хочешь, я принесу тебе сборник.

— Боже упаси…

— Кроссворды можно составлять самому. Говорят, это даже интереснее.

— Возможно. Но словарь весит несколько фунтов, кроме того, я ненавижу пользоваться справочниками.

— Я забыла, ты в шахматы играешь? Можно решать шахматные задачи: белые начинают и дают мат в три хода, и так далее…

— Шахматы интересуют меня только с декоративной стороны.

— Декоративной?

— Очень изящные фигуры: кони, пешки и все остальное. Весьма элегантно.

— Какая прелесть! Могу принести тебе шахматы… Ладно, ладно, никаких шахмат… Не хочешь ли заняться каким-либо расследованием? Тоже своего рода математика — отыскивать ответы на нерешенные вопросы.

— Ты имеешь в виду преступления? Я все свои уголовные дела знаю наизусть. С ними ничего сделать нельзя — во всяком случае, пока я тут валяюсь.

— Нет, я вовсе не имела в виду твою работу в Скотленд Ярде. Я хотела предложить кое-что более, — как бы сказать… — более классическое. Что-нибудь из тех тайн, что веками мучили умы…

— Например?

— Ну, скажем, «письма из ларца».